4 августа 1990 года не стало Сергея Довлатова — русского писателя, ставшего волею судьбы и американским писателем тоже. Точнее сказать, Америка официально признала его таковым, а в СССР его при жизни читали исключительно в самиздате. Но по сути Довлатов — русский писатель как по тематике, так и и по характеру творчества. Признание на родине пришло (увы!) после смерти: его стали издавать, назвали его именем улицу в городе Ухта, в деревне Березино Псковской области открыли музей, организовали фестиваль «Заповедник»… Довлатов стал популярным и модным. Чем же он так зацепил читателя? По меткому выражению известного прозаика Виктории Токаревой, Довлатов «сказал главное о своем времени, о своем поколении». И, пожалуй, никто лучше Виктории Товаревой не объяснил феномен Довлатова: кто он для нас, что он для нас.
***
Татьяна Друбич рассказывает о том, как, благодаря прозе Сергея Довлатова, поняла, чем прекрасны «никчёмные» люди.
— Довлатов — это взгляд на жизнь, с которой ничего поделать невозможно. Только принять её, ощутить её абсурд, идиотизм и какую-никакую прелесть. Он много понимает про человека, не питает на его счёт иллюзий, но со многими вещами, существующими в нашей реальности, без прозы Довлатова трудно примириться.
— С какими?
— Журналисты любят спрашивать про смысл жизни, и я обычно отвечаю, что смысл в том, что она была и есть. И в её конечности тоже смысл. Только он постоянно меняется: каждый день встаёшь, и то один смысл, то другой.
Недоумеваешь по поводу происходящего вокруг, думаешь, как тебя сюда занесло. А потом собираешься и находишь новые смыслы, что-то для этих смыслов делаешь или не делаешь. Я и к людям стараюсь относиться по-довлатовски, не навязывая себя, без претензий и здраво. О нём говорят, что он невероятный стилист, что верно, но стилистов много, а тех, кто про смыслы, — меньше.
— Наверное, Довлатов так любил обычного человека, потому что противопоставлял его тогдашнему официозу. А вы помните, какой были в советские годы?
— Я была человеком двойных или даже тройных стандартов: думаешь одно, говоришь другое, делаешь третье. Почти все так жили. Ну, вступали в комсомол, но слушали «Голос Америки» и «Битлз», рвались съездить за границу, купить джинсы. Это и была советская жизнь. Изворачивались, но про необходимость говорить неправду Довлатов гениально сказал: «Бескорыстное враньё — это не ложь, это поэзия». Точнее не выразишься.
— Что касается человека незамысловатого, то в советские времена такую «натуральность» не очень жаловали и носились с тем, чтобы гражданин, как сказано в известном фильме, «рос над собой».
— Какое может быть стремление у Михалыча из «Заповедника» стать лучше, когда у него первая потребность — найти трёшку на бутылку? При этом Михалыч рядом с любым руководителем горкома живёт в тысячу раз осмысленнее и уж точно говорит меньше глупостей.
— Вам такие люди, как Михалыч, симпатичны?
— В них и есть поэзия, то есть бескорыстное враньё. Они терзают друг друга, страдают, но любят, как могут. Понять это прагматику невозможно. Я по этим бестолковым людям скучаю. Может, с ними не построишь эффективной экономики, рынка или даже государства. У них другие ценности, они живут как дышат. В их распоряжении просто-напросто жизнь, и это самое сложное.
— Но представьте, что ваш сосед пьянствует, писает мимо унитаза…
— А что, у меня таких соседей не было? И «никакого антагонизма — только полярность», как написал Довлатов. Он рассказывает о наших соседях, об обыденности, о безумии, которым мы все заражены. Делать нечего, и опять хочется нащупать какой-то утренний смысл — например, не убить соседа, которого мысленно уже замочил много раз… Довлатов открывал почтовый ящик и говорил: «Вот так всегда, как мне — так повестка, как соседям — так перевод». Я помню эту фразу, как строчку пушкинского стихотворения.
— И этот поэтический пьяница может сделать что-то гораздо худшее, чем рациональный человек, например, квартиру подожжёт или обокрадёт кого-нибудь. И после этого его любить?
— Любить его не обязательно, но Довлатов его отправляет в бессмертие, это и есть награда. Все совершают плохие поступки, но одни из них делаются с выгодой для себя, другие — без.
— Каждый из нас в чём-то бывает тем самым Михалычем. Получается, человек может в самом себе оправдать что угодно: вот я такой, слабый, ленивый, инфантильный, ничего не поделаешь. Вы склонны себя оправдывать?
— Я, к сожалению, склонна себя обвинять. Может, другим-то я адвокат, а себе нет.
— Честный подход к жизни.
— Не знаю… Скорее глупый. А что касается отношения Довлатова к человеческой природе, то он ведь не писал «Как закалялась сталь».
Вот я живу рядом с памятником Александрf Блокf. И много лет, проходя мимо, вижу одну и ту же картину: кто-нибудь стоит и справляет малую нужду на памятник. Можно возмущаться, отчитывать, звонить в полицию. Не знаю, но я смотрю и улыбаюсь: во даёт! Конечно, нехорошо мочиться на монумент, но что-то же довело человека до такого состояния. Может, Блока не любит, может, у него недержание мочи, может, его из дому выгнали… за то, что любит Блока. Нет, я в полицию не звоню. К тому же есть компенсация — часто молодёжь собирается и стихи у памятника читает, цветы свежие лежат.
Думаю, без довлатовского взгляда прожить в России невозможно: изведёшься.
— Желания восстанавливать справедливость у вас нет?
— Есть, конечно. Хотя с годами становлюсь терпимей и сдержанней. Ужас, но почти всех можно понять. Недавно встретила одного замечательного и очень известного человека. Попросила подписать обращение к президенту по поводу НКО, чтобы не включали медицинские благотворительные организации в список иностранных агентов.
«Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду» — Сергей Довлатов
«Знаешь, Тань, — сказал он, — я не буду ничего подписывать, потому что я занимаюсь своим делом». Меня кольнуло, почувствовала себя активной дурочкой. Наверное, он по-своему прав: блестяще делает своё дело и толку от этого больше. Так что нет у меня ответа на многие вопросы, надо или не надо с чем-то мириться. Где конец несправедливости и начало справедливости — это же понятия перетекаемые, для кого как.
— Негодование вам не свойственно?
— Если бы оно мне не было свойственно, я бы не занималась хосписами. Это моё движение сопротивления. Но негодовать можно по-разному. Сейчас, когда мир «вышел из-под контроля» и мало кто понимает, что вообще происходит, позиция Довлатова кажется слишком философской. Но Довлатова-то читают не для того, чтобы себя изменить, а для того, чтобы не изменить себе. Я себя менять совсем не хочу. Мне важно сохранить в себе то, что мне дорого.
— Да, если на всё раздражаться, то становишься не человеком, а оголённым проводом. А Довлатова почитаешь — и жить можно. И тут же думаешь: но, может, я так свою леность оправдываю, желание разлечься в жизни?
— Столько людей «разлеглось» в жизни и без Довлатова… Сейчас множество смыслов, реальностей, и кто ленится и прожигает жизнь, а кто нет — понять трудно. Довлатов писал в другое время — когда у людей было больше общего. В поздние советские годы мы жили практически по солнечным часам, а сегодня — по секундной стрелке. У персонажей Довлатова по-другому устроены душа, нервы, у них другие цели. Всё меньше и меньше таких людей, поэтому наша жизнь вытесняет писателя, интересовавшегося ими. Если кто-то в литературе остался близок Довлатову, то те безумцы бескорыстные, которые пишут стихи.
— Герои Довлатова тоже часто бывают безумцами. В одном из его рассказов интеллигентный юноша, проходящий срочную службу в качестве охранника на зоне, решает вслед за сослуживцами переспать с проституткой где-то на грязных ватниках — и ему становится легче, психологически. Почему, как вы думаете?
— Врач, который лечит инфекционных больных, он же заходит в чумной барак, где может заразиться. А как писатель написал бы рассказ, если бы его персонаж не пошёл к проститутке? Рассказа бы не было.
— Брезгливость писателю и врачу вредит?
— По поводу писателя: дело даже не в брезгливости. Есть целесообразность, целеполагание. У нормальных людей, у чеховского Лопахина, например, — спилить сад, заработать денег. А другой не может вырубить сад, потому что он ему необходим, и не ради материальный выгоды. Это два мира. Кто победит? Думаю, не тот, кто пилит. Он вроде одержит верх сначала, а потом людям, и ему в том числе, нечем будет дышать. Кислорода не будет. Довлатов — тот же кислород. Без всяких целей, это просто подача кислорода.
Вот цветок. Ботаник расскажет вам о нём с точки зрения вида, флорист — о том, как он будет выглядеть в букете, фармацевт — о его лекарственных свойствах. Они смотрят с разных сторон. А Довлатов понимает про этот цветочек всё.
— Наверное, герою Довлатова, переспавшему с проституткой, стало спокойнее, поскольку он почувствовал, что может принять мир со всем, что в нём есть? Это парадоксальное утверждение добра.
— Не парадоксальное. Довлатов видел жизнь как она есть, но главное — всегда на дистанции. Завидная позиция и сильная. Неуязвимая.
Я читаю его книжки постоянно, они у меня всегда под рукой. Могу открыть — и начать с любого места. Если меня спросить, каким писателем я хотела бы быть, отвечу: не Толстым, не Чеховым, не Тургеневым, а Довлатовым. Он мне очень подходит.
Записала Ирина КРАВЧЕНКО
фото: EAST NEWS; ЛИЧНЫЙ АРХИВ К. ДОВЛАТОВОЙ