К годовщине смерти известного артиста
Андрей Миронов умер совсем молодым, в 46: символично, что пришел он в этот мир прямо, можно сказать, на сцене (Марию Миронову увезли в роддом со спектакля) и ушел — тоже, во время гастролей в Риге. Как Мольер.
Родился и умер на сцене
…Судьба, таким образом, закольцевалась — после его гибели, как говорится, в расцвете сил, сравнение с Мольером многим пришло на ум: и его близкому другу, из породы друзей бесценных, верных в буквальном смысле до гроба, Григорию Горину — тоже. Сейчас нет уже и Горина, тоже внезапно ушедшего (вот кто был безупречным), эссе же о своем друге он начал писать еще при жизни Миронова, а потом, уже после его смерти, ранней и потому трагической, попытался его редактировать. Вместо «говорит» — «говорил», вместо «живет» — «жил» и пр. Эта элементарная «правка», перевод из настоящего времени в прошедшее, дался Горину непросто: чувствуется, что слезы застят ему глаза; в конце концов он полностью все переписал. То есть, вместо эссе, посвященного живому, живее всех живых, горячо любимому другу, получился, как ни крути, развернутый некролог — он БЫЛ прекрасен (напишешь ли такое живому, ирония помешает), он ИГРАЛ, как дышал, и пр. Еще вчера (сокрушаешься, потеряв кого-нибудь, даже не обязательно молодого) человек смеялся, строил планы, «держал» стол (талант тамады был одним из многих выдающихся дарований Миронова), а сегодня уже лежит безмолвный, как дань готовая земле…
Горин к тому же сетовал вот еще по какому поводу — мол, о чем писать, к чему все это, когда желтая пресса уже разобрала Миронова по косточкам: с кем жил, кого любил, какие у него дети, каких женщин он любил, — вполне обывательская, в общем, заинтересованность. Как сейчас в соцсетях, где почти не встретишь мало-мальского анализа жизни и судьбы, только сплетни — кто с кем спал, что пил-ел, у кого взял взаймы (и не отдал). Не отстает и пресса, стремительно скатившаяся к бульварной. Не хотелось бы морализировать, но эта борьба за клики уже отдает римским цирком, гладиаторскими боями на потеху плебсу (а вечерами по телику еще и Малахов наподдаст жару).
А тридцать останешься должен
Сам Миронов со сцены рассказывал, какие ему письма пишут, одно из них начиналось так: «Здорово, Андрюха!». И дальше следовала просьба, больше похожая на требование, прислать …сто рублей, а если, пишет какой-то дядь Вася с Севера, сейчас у тебя всей суммы нет, давай типа семьдесят, «а тридцать останешься должен» (!)
…Это нам смешно, но только не тому, с кем так нагло фамильярничают: в советские времена для актеров ВИП-поездов не было, и многие из них в ужасе рассказывали, как их буквально заставляли пить, а если откажешься — смертельная обида. Не зарежут, наверно, хотя кто его знает… Вертинскую вообще чуть не затоптали, после грандиозного успеха «Алых парусов», Миронова же постоянно куда-нибудь звали, смертельно обижаясь отказом, накрывали столы, пили и пели до утра; вообще удивительно, как он не спился и не свихнулся.
Воспринимали его больше как эстрадника, шутника, заводилу, тамаду: на самом деле он был гораздо сложнее, чем какой-нибудь там ведущий разнообразных шоу, которых сейчас несть числа, и мечтал, разумеется, о ролях многоплановых, как, скажем, Сирано или знаменитый мопассановский циник Жорж Дюруа: но кто бы ему их дал? Вот Дон-Жуан, сыгранный в театре, был ему впору, да и мало ли кто еще, вплоть до Гамлета…
С другой стороны, именно его, Миронова, считают счастливцем: билеты на его спектакли всегда были разобраны задолго до представления, не говоря уже о премьере; проколов почти не было, как и халтуры, проходных ролей, сыгранных на голой технике. Все сделано на пять с плюсом, а если и нет, то вина лежала целиком на постановщике, сам Миронов всегда работал тщательно, готовился, вникал. «Чёс», на актерском жаргоне — халтура, ему было неведом: «отработать площадку» где-нибудь в провинции, где несказанно рады любой заезжей знаменитости, тем более такого масштаба, рассказать пару анекдотов, кое-что о театральных накладках из серии «Волобуев, вот ваш меч», оттарабанить незатейливые куплеты — и пожалуйста, готово. Я пару раз такое наблюдала — не скажу, кто «чесал», Бог им судья, но зрелище было ужасающее, в своем роде унизительное, причем и для публики, и для самого халтурщика, пошлость в квадрате. Задорнов эпохи упадка, не приведи господи.
Зато на Мироновских концертах — а он любил публику, шел на контакт с ней радостно и по своей воле, а не ради заработка, — сидели, затаив дыхание, — причем и сами актеры (их не обманешь), разнообразная интеллигенция, да и вообще — люди искушенные, опытные, которых не купишь дешевыми приемчиками.
Говорят, он был сверхтребовательным, причем к самому себе — вечно ему казалось, что «чего-то не хватает», что нет подлинной глубины, проработки роли, почвы и судьбы, проникновения в персонаж, пятого и десятого. Тем не менее у Миронова всегда был так называемый второй план: за его «эстрадностью» чувствовалась огромная культура, его остроумие никогда не было площадным, грубым, прямолинейным, а его изящество и аристократизм были какими-то «несоветскими», нездешними, — скажем прямо, без экивоков, европейскими.
День народной скорби
Странно при этом, что в нашей пролетарской стране он был так любим, всенародно обожаем, что прояснилось, между прочим, тут же после смерти — похороны Миронова превратились в день всеобщей скорби, патетически завершив извечный сюжет «художник и толпа»: эта самая толпа, никому не прощающая проколов, готовая то боготворить, то беспощадно низвергнуть, провожала Миронова как национального героя.
Хотя… В его фильмографии, да и в театральных ролях тоже, гораздо больше несыгранного, нежели сыгранного: такова судьба многих великих, не доигравших, не успевших, не пришедшихся ко двору.
Среди серьезных Мироновских киноролей больше всего, конечно, упоминают Ханина из германовского «Лапшина» или Фарятьева из «Фантазий Фарятьева» Авербаха (тоже какого-то несоветского, «безыдейного» режиссера). Не помню точно, были ли у Германа (вот кто умел разглядеть в актере потенциал поперек имиджа) проблемы с выбором Миронова, были наверняка, но вписался он в мир Германа, реалистичный до микрона, вещный и подробный вплоть до формы примуса (а уж о лицах, аутентичных донельзя, я и не говорю) как мало кто. Хотя все здесь будто сошли с фотографий тридцатых, да и в Миронове ничего специфически пролетарского и грубо мужского никогда не было: как уже было сказано, несоветский типаж, скорее чуть ли не французский — с его божественной легкостью, нездешней элегантностью и утонченностью.
Кровавая профессия
Между тем, Мария Миронова, мать Андрея, актриса на манер Раневской, блестяще остроумная и техничная, умевшая держать зал, читавшая со сцены классику сатиры, была против актерской карьеры сына. Ей ли было не знать, чем грозит эта профессия, привлекательная лишь внешне и требующая постоянной внутренней сосредоточенности и громадных усилий. Марии Владимировне казалось, что у Андрея таких качеств — собранности, серьезности, постоянной готовности работать как проклятый — не было. Она даже не пошла на первые его спектакли, опасаясь не то чтобы позора, но, возможно, отсутствия блеска, таланта, чего-то, что отличало бы ее сына от других. Вот тут, как стало понятно, и довольно быстро, она оказалась слишком, непомерно требовательной, и не только для матери, но и для постороннего человека. Такое бывает: если ты не Эйнштейн, не суйся в физику. А если Нильс Бор? (спросил один мой приятель своего чересчур амбициозного папашу). Хорошо, что и Андрея в свое время мнение матери не остановило, хотя ее авторитет в семье был непререкаем. Не знаю, о чем он думал, может, в том духе, что я хоть и не Лоуренс Оливье, но уж больно хочется, а хочется, значит, нужно пробовать.
То, что эта профессия еще и «кровавая», он убедился уже на первой читке: Менакер решил показать сына знаменитому педагогу актерского мастерства, Цецилии Мансуровой. И юный Андрей так разволновался, что, буквально выкрикнув пушкинское «Прощай, свободная стихия!», почувствовал, как у него пошла носом кровь. Мансурова, не заметив за ним особого дарования, все же не стала огорчать родителей, сказав, что как бы там ни было, у мальчика есть «темперамент». Мол, для начала и это неплохо, об остальных качествах судить пока рано.
Спасибо, хоть так: примеров глухоты и слепоты великих, не замечающих чужих талантов, несть числа, перечислять не стоит. С другой стороны, он, может, и правда, плохо читал, перенапрягшись и со страху — мало ли кто проваливает первые пробы, вплоть до голосистых певцов, впоследствии сделавших мегакарьеру на лучших оперных сценах мира.
Как-то, беседуя с Ольгой Кучкиной, знаменитой журналисткой, Миронов сказал, что актеру, мол, не нужна гладкая биография, необходимо пройти через трудности. И добавил — что, дескать, если ему не довелось испытать таковых, даже и чисто бытовых, он восполняет их моральными страданиями. Кучкина спросила, что он имеет в виду, и ответ удивил даже ее, опытного интервьюера: вечное недовольство самим собой, сказал Миронов. Интересно, что это не поза, не оборотная сторона самолюбования: несмотря на «лицедейский» тип его таланта, Миронов никогда не был исключительно лицедеем, пытаясь одолеть проклятие своего имиджа: Горин даже говорил о его трагическом отчаянии. Аневризма, из-за которой умер Миронов — заболевание, конечно, тяжелое и неизвестно в какой момент выстрелит, но ведь он еще и не щадил себя…
Может, именно Миронов (наряду с интеллектуальным Олегом Борисовым, который мог буквально все) — тот самый таинственный, не укладывающийся в рамки актер, который внешне ничем не выдавал своей неудовлетворенности, снедавшей его постоянно.
Хотя (Бог с ним, с кино, где он сыграл мало серьезных ролей) смотрите, какой внушительный список персонажей, который ему удалось воплотить в театре: Хлестаков, Чацкий, Фигаро, Лопахин, Дон Жуан, Присыпкин, Жадов, Мекки Мессер. Ну и другие, конечно.
Фантазии Миронова
Когда его пробовали снимать в ролях, ему вроде как несвойственных, в том же «Фарятьеве», у него получалось лучше, чем, например, у актеров лирического дарования: Миронов умел гасить свою легкость, мог быть даже тяжеловесным, робким, неудачливым, «лузером», как сейчас говорят. Это его неудачное сватовство к героине Нееловой, тихая надежда, что все устроится и она, может, полюбит его, не нужного ей, в своем роде жалкого, с просящим взглядом. Нет, чудес на свете не бывает: в последний момент она сбежит к некому Бекхудову (оставшемуся за кадром), судя по всему, манипулятору, которому она бывает нужна лишь время от времени, как живая игрушка — того и гляди, опять все вернется на круги своя. Надо видеть, как Миронов делает свою роль — отвергнутого, полного самых чистых помыслов, любящего и благородного человека — может, потому и ненужного. Как говаривал Довлатов, женщины изменяют нам с подонками, с ними же потешаясь над нашими пресными добродетелями. Вот и здесь (Авербах мой любимый режиссер, и этот фильм тоже один из любимых) — никто, думаю, кроме Миронова, так тонко не сыграл бы унижение, нигде не педалируя, играя одной мимикой, без широко известных приемчиков: гнев, удивление, смех…
Но, как уже было сказано, Миронов был навеки приговорен к образу обаятельного жулика, шармера — ну или, на худой конец, романтического героя, как в «Достоянии республики». Ему шли камзолы и шляпы, шпага и победительная улыбка, а по ТВ из года в год повторялись отрывки из его водевильных ролей.
Забавно, но зрители, раньше его боготворившие, начали писать ругательные (!) письма, припечатывая за однообразие (нож в сердце, он и сам это чувствовал), позволяя себе хамские замечания — в таком духе, что, мол, лицо актера «выгорело от софитов». «Вы повторяетесь!» — писали эти грозные зрители, более того — «живете с процентов от наработанного капитала!»
Горин, не выдержав, опубликовал статью в «Советском экране», процитировав самые грубые высказывания — и вот тогда стали приходить другие письма, с требованием назвать имена хулителей и привлечь их к …суду (!).
…Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Грозные зрители были неправы по форме, но по существу отчасти все же правы: роли ему доставались действительно однообразные — могу себе представить, как переживал Миронов, человек очень чувствительный, прочитав такое…
Сетовать, что он более всего запомнился нам в фильмах Рязанова и Гайдая, бесполезно: оба режиссера — первого ряда, гении, снявшие национальные хиты. Как-то я уже писала об этом — о редчайшем даровании обоих, сумевших попасть в то самое место, где, видимо, таится, так сказать, ментальность, национальная душа: причем гэгмен Гайдай, идущий от традиции Мак-Сеннета, если не Чаплина, никак не противоречил лиризму и более интеллигентскому остроумию Рязанова.
Ну и все, конечно, помнят, как у них играл Миронов — настолько органично, что ни его исполнение, ни сами фильмы, неувядаемые, так сказать, шедевры, не стареют…
Советский аристократ
И все равно — меня не покидает чувство, что Миронов, чье имя стало почти нарицательным, актер, чьи фильмы вошли в так называемый «золотой фонд» советской классики, в кино так и не успел сыграть что-то, что удовлетворяло бы его вполне — ну если не считать Ханина и Фарятьева. Маловато, вообще-то. Да и российско-советское е кинопроизводство, несмотря на астрономические цифры (только «Мосфильм» производил двести картин в год, плюс республиканские студии, плюс телефильмы), выдавало почти сплошь унылую продукцию: кто теперь помнит этот поток тысячи тысяч фильмов? Миронов не стал бы, будучи непререкаемой звездой, играть в халтуре, да ему и по статусу было не положено: не может же, например, Джек Николсон или ладно, Мэтт Деймон, подрабатывать в фильмах класса С. Нынешние выдающиеся актеры тоже снимаются в сериалах, и не всегда качественных — потому что воз и ныне там, хоть два триллиона баррелей нефти продай, мы опять вернулись к идеологическому догляду и цензуре. Честному человеку лучше уж сериал, повесть про совесть, роман про обман, как Петя бросил Машу, а она с горя воцерковилась, нежели все эти громокипящие имперские блокбастеры.
Так в свое время было и с Мироновым — не секретаря же парткома ему играть или какого-нибудь там инженера Прончатова (была такая многосерийная тоскливая лабуда, которую сейчас даже историки кино, наверное, не помнят). У звезды свои проблемы — ниже низкого не опустишься, а больших режиссеров можно было пересчитать по пальцам: сейчас, впрочем, то же самое.
Я уже год как пишу о советских актерах, поскольку журнал у нас отчасти ретро, и у меня всё та же, сквозная, тема: не доиграл, не пришелся ко двору, не вписался, был каким-то не советским, не таким и не сяким, нетипичным, слишком типичным, не подходил, не утвержден, слишком красив, слишком некрасив. Не так и не эдак. Солоницын, Борисов, Кононов, Павлов, даже Янковский: всем им приходилось продираться сквозь непроходимую стену заговора против таланта, актерской мощи и масштаба, собственной темы и личности в искусстве. Будто намеренно, по чьей-то злой воле, все лучшее изымалось — иногда уже на стадии сценария, иногда и готовый фильм не выпускали в прокат… Поначалу не принимали даже безобидный «Берегись автомобиля», советуя — внимание — Деточкину не угонять машины, а стучать куда следует (?!). Кляузник Робин Гуд, ага.
Поразительно, что звезды были — не мытьем, так катаньем, хотя мы не знаем, кого упустили и уже никогда не узнаем, может, их было бы на порядок больше. Миронов, конечно, из их числа — не заметить его было бы странно, слишком многими талантами он обладал, вплоть до почти балетной пластики, которой мало кто у нас отличался.
Можно сказать, что мы обрели его и в то же время потеряли — говорю же, любое мое рассуждение о великих исполнителях отдает скорее горечью, чем радостью. К сожалению.
Фото: ФГУП «Киноконцерн «Мосфильм»/FOTODOM
Диляра ТАСБУЛАТОВА