«В ответ на ваш запрос от 9 января 1943г. настоящим сообщаю, что ранее упомянутая конфискация имущества означает не только изъятие любых ценностей, находившихся во владении осуждённого, но в качестве дополнительного наказания оно включает в себя и уничтожение самой памяти о нём».
Часть 1
Это короткое письмо, подписанное прокурором Манфредом Рёдером, получил фригаттен-капитан (соответствует званию капитан второго ранга) Эрих Шульце спустя три недели после казни своего сына Харро. Шульце обратился тогда к властям с просьбой вернуть ему вещи казнённого сына.
Имя Харро Шульце-Бойзена, одного из самых значимых борцов движения Сопротивления фашистскому режиму в Германии, так же, как и имена его товарищей, словно подчиняясь нацистскому проклятию, до сих пор по обе стороны Атлантики так и остаётся малоизвестным. Причину этого относительного забвения чаще всего связывают с послевоенной судьбой выживших руководителей «Красного оркестра». Таким наименованием гестаповцы обозначили группы самой массовой и наиболее успешной разведывательной сети антинацистского движения Сопротивления, действовавшей на европейском континенте в предвоенное время и первые годы Второй мировой войны. По точности и важности предоставленных Советскому Союзу материалов в годы Второй мировой войны эта подпольная агентура не имела себе равных. Но её выжившие герои — Леопольд Треппер, Анатолий Гуревич и Шандро Радо после долгожданной Победы прошли через сталинский ГУЛАГ и нигде не упоминаемые на протяжении многих лет канули в безвестность. Такое же наследие разделили и их погибшие соратники по борьбе с гитлеровским фашизмом.
Как и большинство из них, Харро Шульце никогда не предполагал, что станет разведчиком. Ещё не закончив университет, он в 1932 г. вместе со своим лучшим другом Генри Эрлэнгером приступил к изданию либерального журнала «Противник», довольно едко высмеивавшего нацистов. У них сразу появился свой читатель и множество подписчиков. Может показаться удивительным, но подобные издания были особенно востребованы в Берлине — «городе бедности, безработицы, политических демонстраций и уличных боёв между крайне левыми и крайне правыми силами». Так охарактеризовал немецкую столицу того времени Кристофер Ушервуд, автор книги «До свидания в Берлине», ставшей основой для уже классического фильма «Кабаре» с блистательной Лайзой Минелли. Сегодня это трудно представить,
но к осени того года, несмотря на мировой экономический кризис, обнищание масс и шестимиллионную безработицу, творческая свобода в стране достигла своего апогея. Опередив Париж и Лондон, Берлин в те последние месяцы самого существования Веймарской республики превратился в самый свободный в культурном и интеллектуальном отношении город Европы. Бесчисленные литературные, актерские, художественные студии всех уровней, от лёгких и развлекательных до изысканных и весьма солидных множились едва ли не ежедневно и виделись уже неотъемлемой частью немецкой столицы. Молодые люди, как опьянённые, таскались по этим сборищам, радуясь вкусу настоящей жизни и тем возможностям, которые, как они думали, открываются перед ними. Харро записал в дневник слова неразлучного друга: «Внезапно из туманных облаков жаргона повсюду вдруг вынырнули головы и заговорили на новом языке, наполненном глубоким смыслом, и этот подлинный язык стал общим. Это было опьяняющим состоянием…». Издание ещё одного журнала, которое предприняли вчерашние мальчики, вписывалось в тот разнообразный культурный ландшафт, который сложился и, казалось, надолго утвердился в тогдашнем предгрозовом Берлине.
Этот феномен-предвестник нам что-то напоминает — резкий взлёт культуры накануне фундаментального крушения государственного устройства. Если в России её Серебряный век пришёлся на столь же мощный экономический подъём, то в Германии, наоборот, — совпал с экономической катастрофой, но результат, тем не менее, оказался почти зеркальным.
И всё-таки агония Веймарской республики не обязательно должна была завершиться приходом к власти фашистов. На июньских выборах 1932 г. нацисты, получив 37% голосов, опередили другие партии, но абсолютного большинства, необходимого для формирования правительства, они так и не достигли. Повторные выборы были назначены на ноябрь того же года. И то последнее свободное волеизъявление в Германии продемонстрировало значительное падение популярности нацистов. Гитлеровская партия потеряла почти 2 миллиона избирателей и 34 места в рейхстаге. Их лидеры рассматривали результаты этих выборов как непоправимый провал и полное крушение каких бы то ни было надежд на приход к власти. Дело в том, что в новой реальности, когда на фоне массового исхода из вчера ещё сплочённого фашистского движения коммунисты и социал-демократы, набрав вместе свыше половины голосов, получили полное право на формирование коалиционного правительства. Их совместное заявление об этом ожидалось со дня на день. Дневниковые записи Геббельса дают представление о той панике, которая охватила тогда высшее нацистское руководство: «Будущее темно и туманно; все перспективы напрочь исчезли… нет денег, никто не даёт кредит, мы на последнем издыхании…».
В стане нацистов, охваченных паническими настроениями, росло разочарование и в самом фюрере — поражения вождям не прощают. Они и сами его не переносят. Если бы не сталинская директива послушному руководителю компартии Германии Эрнсту Тельману, запретившая немецким коммунистам объединяться с социал-демократами, Гитлер никогда бы не стал рейхсканцлером. До его неназначения он, склонный к самоубийству, скорее всего привычным для него образом ушёл бы тогда в небытие. Такую попытку он делал и раньше. Но в ноябре 1923 г., после позорного провала Пивного путча в Мюнхене, женская рука отвела дуло бельгийского браунинга, который Гитлер поднёс к своему виску, в 1945 г. уже не чужая, а своя жена этому не препятствовала. В ноябре 1933 г., ровно через десять лет после первой попытки свести счёты с жизнью, могло случиться то, что с большим опозданием произошло значительно позже.
Подчиняясь сталинскому приказу, коммунисты категорически, но сквозь зубы, как заметил советский нелегал в Берлине и член Компартии Германии Эрнст Генри, отказались от союза с социал-демократами, открыв Гитлеру прямую дорогу к власти. Президент Германии Гинденбург 30 января 1933 г. назначил фашистского лидера канцлером Германии. «Это похоже на чудо, на настоящую сказку», — восклицал Геринг, приятно поражённый столь благоприятным для них разрешением затянувшегося политического кризиса.
Выходец из семьи прусской военной аристократии, как и большинство
людей его круга, Харро считал, что кабинет Гитлера, назначенный (а не выборный, как нередко утверждается), продержится у власти недолго и, подобно быстро сменявшим друг друга его предшественникам, скоро падёт. Нацистский режим, однако, оказался более цепким, чем многие полагали и главное — исключительно брутальным. В апреле 1933 г. эсэсовцы бесцеремонно разгромили редакцию журнала «Противник», а самих издателей прямо из офиса отвезли в одну из своих пыточных тюрем. Там они заставили раздетых Харро и Генри со связанными руками бегать по узкому коридору, беспрерывно осыпая их ударами остроконечных кнутов. Генри Эрлангер (его имя по рождению — Карл Хенрич) стал одним из первых евреев, замученных нацистами. Палачи забили его до смерти прямо на глазах Харро. Его самого, потерявшего сознание, швырнули в тёмную камеру.
Узнав об исчезновении сына, мать Харро приехала в Берлин и, пользуясь своими обширными связями, — президент берлинской полиции был сослуживцем её мужа и когда-то в прежнее время они дружили семьями, –через несколько дней добилась его освобождения. На её требование провести расследование бессудной расправы и наказать виновных в полицейском управлении Берлина ей выразили своё сочувствие и уведомили, что Харро был незаконно схвачен и жестоко избит… переодетыми коммунистами. Родителям его друга было сообщено, что их единственный сын трагически погиб в результате несчастного случая.
Из тюрьмы Харро Шульце-Бойзен вышел убеждённым антифашистом. Для себя он решил, что по мере сил, хотя, не зная ещё каким образом, но будет бороться с нацизмом. Военная служба, как он полагал, могла избавить его от пристального внимания гестапо. К тому же, выбрав её, 23-летний Харро следовал военным традициям своей семьи — кадровым морским офицером был его отец, а знаменитый гросс-адмирал Альфред дон Типлиц, основатель германского океанского флота, уступавшего по мощи только английскому, приходился ему двоюродным дедом. В мае того же года он поступил в школу пилотов в отдалённом северном посёлке Германии на берегу Балтийского моря. Её гражданское обозначение — Немецкая школа воздушного движения не должно вводить в заблуждение. На самом деле, это учебное заведение было частью секретного плана по строительству германских военно-воздушных сил, запрещённых Версальским договором.
По окончании лётной школы, принимая во внимание его лингвистические способности и знания английского, французского, шведского и русского языков, он получил назначение в отдел связи недавно созданного Имперского министерства воздушного транспорта, которое возглавлял Геринг. Его положение в главном штабе Имперского министерства авиации заметно окрепло после свадьбы в июле 1936 г. с Либертас Хаас-Хейе.
Она разделяла антифашистские взгляды мужа и, будучи общительной и располагавшей к себе интересной женщиной, успешно работала пресс-референтом в берлинском филиале американской кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер». Предоставляя ей такую престижную позицию, компания, помимо её личных способностей, возможно, учла также и широкую известность её родителей. Либертас — дочь профессора искусствоведения Отто Хаас-Хейне и графини Торы Ойленбург, — внучка князя Филиппа фон Ойленбурга, прусского аристократа, который долгое время до их сенсационного разрыва в 1906 г. был ближайшим советником и другом кайзера Германии Вильгельма Второго. Неудивительно поэтому, что своё роскошное загородное поместье Каринхалле в пятидесяти километрах от Берлина тщеславный Геринг выбрал рядом с родословным замком столь титулованной особы в Либенберге. Лесничий потомков князя Филиппа как-то расхвалил нацистскому егерю тех редких ланей, которые водятся в их лесах ещё с тех времён, когда за ними охотился последний германский кайзер ещё 30 лет назад. Следствием такой рекламы стало официальное уведомление, полученное владельцами замка из канцелярии Геринга, извещающее о его намерении приехать в их леса для охоты. Либертас жила уже в Берлине, но в тот день, 6 сентября 1936 г., она накануне прибыла в Либенберг, чтобы лично познакомиться с большим боссом её мужа. Из окна своей спальни она наблюдала, как во двор их замка въехали три чёрных «Мерседеса» и запарковались около знаменитого фонтана, который в своё время, в годы их дружбы, кайзер подарил её деду. Она вышла к гостям и пригласила Геринга с его свитой к чайному столу. Всегда восприимчивый к женскому обаянию, он предлагает Либертас сесть рядом с ним. Хозяйка стола очаровала его… День удался на славу. Но об этой памятной встрече второй по могуществу человек в Третьем рейхе однажды горько пожалеет.
В Министерстве, которое возглавлял Геринг, имевшем целью тайное возрождение ВВС Германии, Харро занимался составлением отчётов по различным публикациям, касающимся авиации в иностранной печати. После знакомства Геринга с Либертас её муж получил существенное продвижение по службе. Более того, по словам самого Харро (они были сказаны Анатолию Гуревичу — агенту Кенту — во время их берлинской встречи в октябре 1941 г.), он пользовался заметным для окружающих чрезвычайно ценным покровительством Геринга. После его памятной охоты оберлейтенант Харро Шульце-Бойзен, став в некотором роде подопечным всесильного министра, для своих аналитических отчётов стал получать не только общедоступную, но и закрытую и даже строго секретную информацию. Из таких источников ему стало известно о решении германского руководства вмешаться в Гражданскую войну в Испании, бушевавшую там с 17 июля 1936 г.
Обращение мятежного генерала Франко за помощью к Германии по дипломатическим каналам потерпело неудачу и просочилось в печать. Тогда этот самый молодой генерал в Европе обратился с личным письмом к Гитлеру с просьбой поддержать его в их общей борьбе с коммунизмом. Получив это послание, фюрер 25 июля собрал совещание для обсуждения целесообразности оказания такой помощи силами авиации. Сам он колебался, но мнение Геринга оказалось решающим. Оно было мотивировано не только тем, что оказание помощи мятежникам предотвратит победу коммунистов: она, по его словам, позволит в боевых условиях испытать в деле свою молодую авиацию. По итогам этого узкого обмена мнениями в Имперском Министерстве Авиации создавался секретный штаб, на который и была возложена реализация приказа Гитлера о помощи генералу Франко. Эта поддержка в воздухе должна была оказываться тайно, а в случае утечки информации или давления со стороны Англии и Франции следовало немедленно отступить и дожидаться более благоприятной ситуации. Уже на следующий день 20 транспортных самолётов «Юнкерс-52», входивших в состав ВВС Германии, вылетели в Марокко для переброски африканской армии мятежников в континентальную Испанию.
Харро хотел сразу же передать эту важнейшую информацию Великобритании, но его давний знакомый лондонский журналист Эван Джеймс, который по роду службы постоянно курсировал между Лондоном и Берлином и, главное — разделял с ним его антифашистские взгляды, от такого предложения отказался.
Не зная, как использовать получаемую столь важную информацию, он, тем не менее, продолжал накапливать те сведения, которые могли быть использованы против фашистского режима в Германии. Ему было известно, что тогда только Советский Союз активно противостоит распространению фашизма в Испании. Это и определило его выбор. Всю собранную информацию о секретной немецкой миссии в Испании, включая подробные персональные сведения о немецких агентах, проникших в Интернациональные бригады, он собрал в большой конверт для передачи его в советское посольство.
В Берлине московское, как и любое другое иностранное представительство, находилось под круглосуточным наблюдением германским спецслужб. Он нашёл «простой» путь. Когда в начале 1937 г. кузина его жены Джозел фон Полинец по своим делам собиралась в Париж, Харро, хорошо зная антинацистские убеждения своей родственницы, попросил её опустить столь важный конверт в почтовый ящик советского посольства во Франции на Bois de Boilogne. Она, не колеблясь, взяла на себя эту миссию.
Часть 2
За относительно короткое время вокруг Харро сложился довольно обширный круг единомышленников, связанных между собой родственными, любовными или дружескими отношениями. Они встречались друг с другом на семейных вечерах, танцах, в гребном клубе… И что поразительно — такая сеть немецкой богемной молодёжи, рождённой в первое десятилетие двадцатого века и посвятившая себя борьбе с фашизмом, не допустила ни единой ошибки. Проявляя чудеса конспирации, эта необученная разведке молодёжь, годами избегала провала. Она была раскрыта гестапо только в результате невероятной оплошности их московского руководства.
Антифашистские убеждения сблизили Харро и Либертас с Арвидом и Милдред Харнак. Эта супружеская пара, соответственно «Корсиканец» и «Японка», с 1935 г. работали на советскую разведку. Через Арвида Харро и передавал в Москву бесценные сведения. Сам Арвид, старший правительственный советник Министерства экономики Германии происходил из академической семьи балтийских немцев. Его отец, известный теолог и историк церкви, основал институт кайзера Вильгельма, который позднее стал носить имя Макса Планка. Изучая экономику в США, он познакомился там со своей будущей супругой.
Связь с «Корсиканцем» поддерживал резидент советской разведки в Берлине Борис Гордон. Однако в мае 1937 г. его внезапно отозвали в Москву, где вскоре он был расстрелян. В тот печально известный год были отозваны все (!) советские резиденты, большинство из которых постигла та же участь, что и Гордона. Потери были так велики, что после массовых репрессий из внешней разведки советскому руководству месяцами не поступало никакой развединформации; из Берлина шифровки группы Харнака и Шульце-Бойзена не поступали свыше трёх лет. Когда в составе германской правительственной делегации Арвид Харнак посетил Москву, он безуспешно пытался выйти на связь со своим куратором или его руководством. Только летом 1940 г. Москва предприняла усилия по восстановлению утраченных контактов с берлинской агентурой.
17 сентября 1940 г. в квартиру Арвида и Милдред позвонил незнакомец. На безупречном немецком языке с венским акцентом он представился Александром Эрдбергом. Под этим именем в германскую столицу под дипломатическим прикрытием прибыл сотрудник иностранного отдела НКВД Александр Коротков. Опуская общеизвестное, замечу, что именно на этой встрече Арвид со ссылкой на источник из штаба Военно-Воздушных Сил Германии сообщил московскому гостю, о том, что в следующем году Германия начнёт войну с Россией, и разработка плана внезапного нападения идёт полным ходом. В декабре 1940 г. Гитлер утвердил директиву номер 21 Верховного Главнокомандования Вооружённых Сил Германии по нападению на СССР, вошедшую в историю, как план «Барбаросса» (его главным разработчиком был генерал Фридрих Паулюс). Тогда же Харро вместе со штабом ВВС Германии переехал из центра Берлина в командный бункер Геринга в лесу под Потсдамом. Изменились и его обязанности: теперь он ежедневно контактировал с германскими военными атташе по всему миру и получал конфиденциальную информацию из всех важных столиц. Вся она, помимо Геринга, через Арвида и Короткова приходила и в Москву… Хотя официально фашистская Германия и сталинский Советский Союз на тот момент были союзниками во Второй мировой войне, московское руководство, похоже, не верило в будущий мир между двумя странами. Во всяком случае, получаемая из Берлина агентурная информации воспринималась в советской столице как крайне важная. Новый советский резидент захотел встретиться с Харро лично. Арвид отнёсся к этому предложению весьма настороженно. Никакой необходимости, по его мнению, в такой встрече не было. Существующая цепочка передачи разведданных достаточно надёжна, а дополнительные контакты могут только нарушить принятую у них систему безопасности и поставить под угрозу работу всей берлинской агентуры. Знал ли Арвид Харнак, в какое кровавое зеркало он заглядывает? Коротков, тем не менее, настоял на своём личном знакомстве со столь ценным источником: ему, очевидно, очень хотелось поставить себе в заслугу успешную вербовку агента такого уровня. 27 марта 1941 г. он впервые встретился с Харро. После их долгого разговора он рекомендовал своему новому подопечному не распыляться на разные сферы тех или иных секретов, а сообщать только о главном — возможной атаке Германии на Советский Союз. В тот же вечер из своего кабинета в советском посольстве на Унтер ден Линден резидент отправил в Центр шифровку о новом агенте под агентурным именем «Старшина»: «Он, человек с неподражаемым энтузиазмом и страстью, может показаться слишком эмоциональным, но, когда дело доходит до обсуждения ситуации в Европе и мире, его рассуждения становятся взвешенными, холодными и здравыми…». Менее чем через неделю после их встречи (1 апреля) пришёл ответ из Лубянки: «Исключительно важно активизировать работу со «Старшиной» в максимальной степени». 18 апреля с дипломатической почтой для Короткова пришёл специальный чемоданчик с портативным радиопередатчиком, предназначенный для нового агента. Им следовало воспользоваться на случай войны или в других экстренных ситуациях. В том случае, если дело действительно дойдёт до войны с Советским Союзом, Харро и его друзья могут в любое время суток передавать в Москву срочную информацию.
20 апреля, когда повсеместно отмечался день рождения фюрера, на улицах проводились народные гуляния, в городах и предместьях звучала танцевальная музыка. Среди массы гуляющих в рыбацкой деревушке Марквардт около Потсдама ничем не выделялись идущие под руку Харро, Либертас и их подруга Элизабет Шумахер. Там же к ним присоединился столь же раскованный советский резидент. Полученную накануне из Москвы миниатюрную поклажу, он с собой не захватил, не решив ещё, кому именно будет лучше всего отдать передатчик. Как и большинство окружающих, они выглядели радостно и беззаботно. За столиком на берегу речки Хафель весёлая молодёжь заказала пиво, все курили и слушали радиорепортаж о футбольном матче сборных Германии и Швейцарии, команда которой побеждала фаворитов. «Спорт интересен тем, что и аутсайдер может одержать победу, — глубокомысленно заметил московский гость, в недавнем прошлом, между прочим, игрок московского «Динамо». Не дожидаясь ответной реплики и понизив голос, он спросил у Харро: «Насколько далеко продвинулись планы немецкого вторжения в Советский Союз на данный момент?» «Продвинулись настолько, что уже определены главы военно-экономической администрации на захваченной советской территории. Руководителем Москвы, к примеру, назначен председатель торговой палаты Штутгарта герр Бургер. Тот уведомлен о своём назначении и, как и другие будущие градоначальники, уже готовится к своей новой работе». О каждом из них он рассказал Короткову. Договорились они и о том, что передатчик удобнее всего передать Элизабет.
Утром 17 июня 1941 г. Харро передал Короткову срочное предупреждение: «В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении Германии на СССР окончательно решён. Будут ли предприняты какие-либо предварительные требования Советскому Союзу — неизвестно, и поэтому следует считаться с возможностью неожиданного удара в любое время». Коротков немедленно передал шифровку своему руководству: «Москва, Центр, весьма срочно, Алексу. Согласно информации «Старшины», подтверждаемые данными Корсиканца, все военные приготовления Германии по подготовке вооружённого выступления против СССР полностью закончены и удара можно ожидать в любое время…». На основе этого сообщения, Павел Фитин, начальник Первого Управления (внешняя разведка) Народного Комиссариата Государственной Безопасности (в феврале 1941 г. НКВД было преобразовано в НКГБ), подготовил донесение Сталину, подписанное наркомом НКГБ Всеволодом Меркуловым. Получив его, Сталин в тот же день уже в час дня вызвал к себе Меркулова и Фитина. В своих воспоминаниях, написанных к 25-летию Победы по просьбе руководства КГБ (для внутреннего пользования) и частично опубликованных в 90-е годы, он кратко описал эту встречу: «Сталин, не поднимая голову, сказал: «Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз? Что за человек, сообщивший эти сведения?». Я дал подробную характеристику нашему источнику. У нас нет основания сомневаться в правдивости его информации. После моего доклада вновь наступила длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнёс: «Дезинформация! Можете быть свободны».
В описанной сцене заслуживают внимание несколько моментов. Во-первых, то, что докладывал и отвечал на вопросы Сталина именно он — Фитин, а не стоявший рядом с ним его непосредственный начальник, который за всё отведённое им время, храня молчание, не произнес ни единого слова. Зачем нужен такой руководитель, за которого отвечает его подчинённый? Это могло не понравиться не только амбиционному министру, но и самому Сталину.
К тому времени, когда писались мемуары, Меркулов уже не мог подтвердить или опровергнуть то, что утверждает Фитин: в числе ближайших шести лиц из окружения Берии он был расстрелян ещё в декабре 1953 г. Если в кабинете Сталина все происходило так, как описано автором, это говорит о его мужественном шаге. В противном случае — ветеран советской разведки что-то недоговаривал или представлял события того дня в наиболее благоприятном для себя свете. Судя по тексту, до совещания с ними Сталин ещё не принял решения относительно того, как реагировать на полученное предупреждение о готовящемся германском вторжении. И только после доклада Фитина прозвучала его безоговорочная реакция: «Дезинформация!». Такую оценку за три месяца до этого дал и Начальник Главного Разведывательного Управления (ГРУ) Генштаба Красной армии генерал (в будущем — маршал) Филипп Голиков. Ещё 20 марта 1941 г. он направил доклад в Совет народных Комиссаров (СНК) и ЦК ВКП(б), где утверждалось, что большинство отчётов агентов относительно возможности войны Германии против СССР базируются на англо-американских источниках, целью которых является ухудшение отношений между СССР и Германией. Основной вывод доклада состоял в том, что «война между Советским Союзом и Третьим рейхом возможна только после завершения боевых действий на западе, а все сообщения, утверждающие обратное — дезинформация».
Мнения двух разведслужб не совпали, и Сталина что-то не убедило в ответе Фитина на заданный им единственный вопрос, ради которого он их и вызвал. Или, может быть, у вождя вопросов было всё-таки больше. В ответ на характеристику Шульце-Бойзена диктатор, к примеру, мог произнести свою почти убийственную фразу, которая в подобных случаях бросала в трепет его оппонентов: «Может ли Фитин лично на 100 процентов поручиться за переданные из Берлина сведения?». А ручаться лично, то есть — своей головой за то, что должно было произойти или всё-таки могло и не случиться, он не решился. Вырази же он свою стопроцентную уверенность, даже не дожидаясь подобного вопроса, он, очевидно, обязательно написал бы об этом. Из заметок Фитина остаётся не ясным, зачем в дополнение к сказанному и уже отданному распоряжению, Сталин на их донесении, от 17 июня 941 г. за номером 22179/М, начертал известную сегодня резолюцию: «Пошлите вашего «информатора» из штаба германских ВВС к ёб-ой матери. Он не информатор, а дезинформатор».
Вечером 21 июня 1941 г. Александр Коротков вместе с сотрудниками советского посольства в Берлине, как обычно, обедал в ресторане Оперного театра Кролла. Рядом за столиком в приподнятом настроении сидела группа старших немецких офицеров. Разведчик отлично знал, чем было вызвано их настроение. Перед тем как выйти из посольства он передал в Центр срочное сообщение, полученное от Харро, о том, что 22 июня в 4 часа утра начнётся массированное вторжение немецкой армии в Советский Союз.
В 3 часа ночи (5 часов утра по московскому времени) в Германское министерство иностранных дел был срочно вызван советский посол Владимир Деканозов. Сопровождавший его 1-й секретарь посольства и переводчик посла Валентин Бережков спустя годы рассказал, как Риббентроп объявил им о начале войны. Он зачитал выдержки из меморандума Гитлера, смысл которых сводился к тому, что СССР собирался напасть на Германию. Поэтому, реагируя на возникшую для Германии опасность, «Гитлер отдал приказ войскам перейти советскую границу для того, чтобы устранить угрозу, нависшую над германским народом». От себя рейхсминистр добавил, что полтора часа назад германские войска перешли границу.
В германском МИДе Деканозова также уведомили, что с этой минуты здание посольства будет заблокировано. Эта информация повергла Короткова в шок — присланный ему из Москвы два месяца назад передатчик для группы «Старшины», до сих пор так и не был передан. Это выглядело так, как будто он сам не поверил той исключительной информации, которую с пометкой «Срочно» только что отправил в Центр для высшего руководства страны. Вместо того, чтобы также срочно отдать своему агенту задержанные им по непростительной небрежности, средства связи, он в последний мирный вечер отправляется в шикарный ресторан, где с удовольствием проводит время, запивая рейнским вином любимые им свежие устрицы. Такое в его ведомстве не прощают. И не сносить ему головы, если в Москве узнают о допущенном промахе и вновь утраченной связи с берлинской агентурой.
Подавленное состояние Короткова никого не удивляло. Оно имело очевидное для всех объяснение. Да и сама ситуация в советском дипломатическом представительстве была достаточно напряжённой. Телефоны не работали, связи с Москвой не было. Выйти из здания посольства никто не мог. Когда Валентин Бережков в сопровождении офицера СС должен был приехать в германский МИД, у советского резидента созрел рискованный план. В случае его даже формального успеха он спасал его от неминуемой расправы в Москве.
Часть 3
Ему надо было, теперь уже во вражеской столице, выйти из охраняемого здания посольства вместе с передатчиком, быть при этом не схваченным и ещё — вернуться обратно. Он нашёл даже не на рискованный, а почти безумный, может быть, единственный ход. С офицером СС, приставленным к советскому посольству ещё с тех недавних пор, когда Германия и Советский Союз были союзниками и назывались друзьями, у советских дипломатов сложились весьма неформальные отношения. Бережков всегда поздравлял этого человека в чёрном мундире с каждым праздником — советским или немецким. Не забывал он и личные даты. Вместе с поздравлениями он нередко одаривал его каспийской икрой, крымским шампанским или русской водкой, а порой — и деньгами. Между ними сложилось и какое-то человеческое взаимопонимание, разумеется, в той степени, в которой оно вообще возможно между советским коммунистом и германским нацистом. И вот утром 22 июня Бережков рассказывает этому эсэсовцу трогательную историю о том, что у одного из его подчинённых, у Саши, есть немецкая невеста в Берлине, которую он, возможно, уже никогда больше не увидит. И как было бы здорово организовать им прощальную встречу. Этот офицер ради такого случая вошёл в положение и охотно согласился вывести Короткова вместе с Бережковым на своей машине из посольства. Первый секретарь советского посольства сел рядом с ним, а «герой-любовник» с портативным чемоданчиком устроился сзади. За три квартала до дома, где жила Элизабет, разведчик вышел и менее чем через час вернулся к подъехавшему к тому же месту «Мерседесу». Передатчик он отдал, но обучить оператора, как обращаться с ним, уже не успевал. Эту подробность он, разумеется, скрыл, и причину молчания берлинской агентуры в руководстве советской внешней разведки никто не знал. В октябре 1941 г. немецко-фашистские войска прорвали последнюю, Можайскую, линию обороны вокруг Москвы и в считанные часы могли появиться на улицах советской столицы. 15 октября 1941 г. Сталин рано утром, чего никогда прежде не делал, вызвал к себе всех членов Политбюро. Он объявил им, что фронт прорван, и Москву готовят к вторжению противника. В тот же день за подписью Сталина выходит Постановление Государственного Комитета Обороны об эвакуации столицы СССР Москвы. Второй пункт этого Постановления обязывал «Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также Правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке)».
Вечером того же дня у него состоялся разговор с вновь назначенным командующим Западным фронтом генералом армии Георгием Жуковым. В драматических событиях осени 1941 г. отсутствие разведсообщений из Берлина неотступно тревожили руководителя внешней разведки. Его острое беспокойство, усиленное страхом сталинского гнева, вынудило Фитина сделать то, чего он никогда прежде не делал: он направился к своему коллеге и конкуренту начальнику ГРУ генералу Голикову, чьи нелегальные резидентуры в Европе продолжали свою работу. Павел Фитин обратился к нему с просьбой восстановить связь со своей агентурой с помощью агентов ГРУ. В Брюсселе у военных разведчиков действовал весьма ценный сотрудник под оперативным псевдонимом Кент — преуспевающий уругвайский бизнесмен Винсенте Сьерра — он же Анатолий Маркович Гуревич, возглавлявший разведгруппу в Брюсселе. За год до этого он сменил здесь резидента советской военной разведки Леопольда Треппера (агент «Отто»), выехавшего во Францию. Несмотря на молодость, ему было в ту пору 27 лет, он был опытным радистом и шифровальщиком. Ему и было поручено выехать из Брюсселя в Берлин, чтобы «прояснить ситуацию, собрать у агентов НКВД информацию и выяснить, почему они не выходят на связь».
В драматических событиях осени 1941 г. отсутствие разведсообщений из Берлина неотступно тревожило руководителя внешней разведки. Его острое беспокойство, усиленное страхом сталинского гнева, вынудило Фитина сделать то, чего он никогда прежде не делал: он направился к своему коллеге и конкуренту, начальнику ГРУ генералу Голикову, чьи нелегальные резидентуры в Европе продолжали свою работу. Павел Фитин обратился к нему с просьбой восстановить связь со своей агентурой с помощью агентов ГРУ. В Брюсселе у военных разведчиков действовал весьма ценный сотрудник под оперативным псевдонимом Кент — преуспевающий уругвайский бизнесмен Винсенте Сьерра — он же Анатолий Маркович Гуревич, возглавлявший разведгруппу в Брюсселе. За год до этого он сменил здесь резидента советской военной разведки Леопольда Треппера (агент «Отто»), выехавшего во Францию. Несмотря на молодость, ему было в ту пору 27 лет, он был опытным радистом и шифровальщиком. Ему и было поручено выехать из Брюсселя в Берлин, чтобы «прояснить ситуацию, собрать у агентов НКВД информацию и выяснить, почему они не выходят на связь». Эта инструкция Кенту, написанная Фитиным и отправленная шифровкой по линии ГРУ, в силу той роковой роли, которую она сыграла в судьбе немецких антифашистов и всей агентурной сети в нацистской Германии, заслуживает, чтобы привести её почти дословно: «В Берлине найдите Адама Кукхоффа или его жену на Вильгеймштрассе 18, номер телефона 83-62-61, вторая лестница налево, и объясните, что вы посланы другом «Арвида» и «Чоро» (так Фитин прочитал имя Харро — Б.Л.) от знакомого Арвида Александра Эрдберга. Напомните ему о книге, которую дал ему Кукхофф до войны и о театральной постановке «Уленшпигель».
Предложите Кукхоффу организовать встречу между вами, «Арвидом» и «Чоро». Если возможно, выясните от Кукхоффа:
1. Где радиопередатчик, и почему он сейчас не работает?
2. Где все их друзья и какова их ситуация?
В случае, если вы не сможете найти Кукхоффа., найдите жену Чоро по адресу Алтенбург Аллее 19, номер телефона 99-58-47, и объясните ей, что вы посланы тем, кого она встречала вместе с Элизабэт в Марквардте. Визит к ней уместен и в том случае, если вам удастся встретиться с Kукхоффом».
Это поразительное послание лучше, чем любой другой документ, демонстрирует безграничную профессиональную «эрудицию» руководителей советской разведки тех лет. Поспешно отправленная, с неподдающейся объяснению небрежностью, шифровка состояла из серии цифровых кодов, которые фиксировались антеннами немецких сил радио защиты. Нарушая незыблемые правила конспирации, она содержала океан недопустимых сведений, включая не только адреса и телефоны своих агентов, но и, никогда прежде не упоминаемые, их подлинные, а не агентурные имена. С этого момента только один шаг отделял Харро и Либертас, как и всех их товарищей от палача — возможность гестапо получить доступ к советскому шифру.
В октябре 1941 г., когда Гудериан в полевой бинокль мог рассматривать трамвайные линии московских окраин, Кент прибыл в Берлин и остановился в гостинице. На первой полосе всех утренних газет — большое фото Геббельса с поздравлениями по случаю его 44-летия. Покончив с чтением газет за завтраком, он направился к Харро. Уже в постсоветское время разведчик рассказал о своём посещении аристократического района на западе Берлина: «Позвонил в квартиру Шульце-Бойзена. Кто он, я не знал. Ответила его жена Либертас. Незаметно обменялись паролями. Меня приглашают в дом. На дверях медные таблички. Здесь живут генералы, офицеры СС. Ошибка адресом? Звоню снова. Либертас спускается ко мне. Она ничего не сказала о муже. Договорились встретиться. На другой день, стоя у метро, вижу, как ко мне направляется офицер. Провал? Но офицер называет пароль и дружески протягивает руку… В доме я передал Харро шифры и программу радиосвязи…». В Москву вновь стала поступать исключительно важная информация, в том числе о стратегическом плане немецкого наступления в 1942 г., главный удар которого будет нанесён не по Москве, а на южном направлении с целью захвата нефтеносных районов и выхода к Сталинграду. Харро сообщил также, что задача армий группы «Север» состоится не в овладении Ленинградом, а только в его блокировании; он поставил в известность Центр о раскрытии немецкой контрразведкой английской агентуры на Балканах и раскрытия шифровального ключа советской агентуры в Финляндии. Ещё почти год после возобновления связи от Харро поступали ценнейшие сведения. Их было свыше пятисот. 30 июня 1942 г. в Брюсселе во время связи с Москвой в квартиру Иоганна Венцеля (агентурное имя в ГРУ «Профессор») ворвались немцы. Он успел бросить шифровку в горящий камин, но его самого арестовали. Этот исключительно мужественный человек, один из самых доверенных лиц Эрнста Тельмана, стал большой находкой нацистов. Они подвергли его жесточайшим пыткам — но не услышали от него ни одного слова, ни одной фамилии и ни одного адреса. Через три недели истязаний его, до неузнаваемости изуродованного, с перебитым позвоночником и выдавленным глазом, отправили в Берлин для дальнейших допросов. По дороге на родину он вскрыл себе вены, но ему не дали так легко уйти из жизни. В Берлине начались новые изощрённые мучения, и гестаповцы выдавили из него, а точнее — из того, что от него осталось, шифровальный код. С этого момента началась дешифровка тех донесений, которые за многие годы накопились в Главном Управлении Имперской Безопасности. Из набора беспорядочных цифр проступили тексты секретных документов советской разведки. С изумлением в гестапо прочли открыто названные имена Шульце-Бойзена и других антифашистов. Руководитель ГРУ не проинформировал своих «друзей» из внешней разведки НКВД о том, что Иоганн Венцель попал в руки гестапо, поэтому никто не предупредил группу Харро о нависшей над ними смертельной опасности. За антифашистами было установлено круглосуточное наблюдение; в том же режиме прослушивались и все их телефонные разговоры.
Первым в зону их внимания попал Арвид Харнак, с которым Харро прогуливался в столичном парке под моросящим дождём. Так, друг за другом в поле зрения гестапо попали почти все их друзья по берлинской группе Сопротивления. Расследование деятельности «Красного оркестра» было возложено на Специальный Комитет по борьбе с врагами. Комитет, состоящий из 30 человек, возглавлял Фридрих Панцингер — заместитель начальника гестапо Генриха Мюллера. Этот карательный орган собирался редко, только в исключительных случаях. Первый раз — после неудачного покушения Иоганна Эльзера на Гитлера в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», где 8 ноября 1939 г. в очередную годовщину пивного путча, как всегда, с продолжительной речью выступал фюрер. Взрыв прогремел через несколько минут после того как Гитлер, значительно сократив своё выступление, покинул пивную. Примечательно, что тогда советское правительство через германского посла графа Шулленбурга выразило «своё негодование по поводу гнусного удара в Мюнхене и радость чудесному спасению Адольфа Гитлера…». Второй раз особое совещание собралось после убийства чешскими патриотами начальника Главного Управления Имперской Безопасности Рейхарда Гейдриха в Праге 4 июня 1942 г. И, наконец, третий раз Комитет в полном составе был созван после раскрытия «Красного Оркестра». Само следствие возглавлял Хорст Koпков. Как отмечено в его служебной характеристике, этот нацист всегда с образцовой волей и беспощадностью борется с врагами Рейха. Эти качества в полной мере проявились в ходе его расследования деятельности группы Харро Шульце-Бойзена и Арвида Харнака. В сентябре 1942 г. начались их аресты, допросы и пытки. Эрик Шульце обратился к Гиммлеру с просьбой сохранить жизнь своему сыну. Рейхсфюрер доложил Гитлеру об этом ходатайстве и получил отказ. Тора Ойлеббург, мать Либертас попросила Геринга вмешаться и сделать всё возможное, чтобы пощадить её дочь. Она хорошо знала Геринга лично, а в день его памятной охоты радушно принимала его в своём замке и даже исполнила для него любимую им песню. Рейхсмаршал не оставил её просьбу без ответа: «Мысль о том, что я позволил себе увлечься этой тварью, а потом продвигал по службе её мужа — это то, о чём я больше всего жалею в своей жизни. Я и не подумаю даже в малейшей степени оказать ей какую бы то ни было помощь». Упоминание о его продвижении мужа Либертас, то есть о его особом положении в Главном Штабе военно-воздушных сил и его доступе к важнейшим секретам германской армии совсем не случайно. Расположение к нему фюрера, подорванное проигранной воздушной битвой с Англией в 1940 г., теперь было уже окончательно утрачено. Не могло помочь Герингу и щедрое премирование им следователей гестапо, которые свирепо допрашивали и беспощадно пытали своих узников. Попавший в опалу рейхсмаршал из своих личных средств выделил палачам 100 тысяч немецких марок, большая часть из которых предназначалась Хорсту Копкову и Фридриху Панцингеру.
Дело к производству принял судья Высшего военного суда Рейха Александр Кэлль. Этот консервативный военный юрист в своих взглядах придерживался, своего рода, золотой середины между партийной принадлежностью и собственной воли к защите судебного процесса Вермахта от злоупотреблений национал-социалистов. Такой судья вполне мог и отвергнуть показания обвиняемых, добытые под пытками. Независимая позиция судьи настораживала фюрера. Не полностью доверяя суду, Гитлер юридически закрепил за собой право поддержать или отклонить судебное решение. Однако ситуация на фронте — окружение 6-й немецкой армии под Сталинградом, высадка американцев в Марокко и потери Роммеля в северной Африке — были в пользу обвинения: сотни тысяч немецких солдат оказались в безнадёжном положении, и их враги были не где-то далеко, а сидели совсем рядом — на скамье подсудимых. Суд начался 15 декабря 1942 г. В 9:00 ввели первую группу подсудимых. Среди них Харро с Либертас и Арвид с Милдред. Обвинительное заключение огласил Манфред Рёдер. Из его уст прозвучало и главное обвинение — измена родине. Судебный вердикт был предопределён, и никаких неожиданностей этот процесс не предвещал. Тем не менее, что-то похожее на чудо на какой-то миг всё-таки мелькнуло в мрачном здании военного суда. В перерыве судебного заседания с подсудимых сняли наручники и всех вместе отвели в отдельную комнату, где их ждал горячий обед. Они бросились навстречу друг другу, и, обнявшись застыли, что-то шепча друг другу. В дверь постучали и принесли из судебного офиса… бочонок с пивом. Последний в их жизни.
19 декабря был оглашён приговор. Всех приговорили к смертной казни, кроме Милдред Харнак и Эрики Грэфин фон Брокдорф на основании того, что они «не были активно вовлечены в преступления»: 6 лет заключения судья назначил для Милдред и 10 — для Эрики. Судебное решение было немедленно доставлено Гитлеру в его военную ставку под Винницей (в деревне Калинёвка). Несмотря на то, что он почти не спал в предыдущую ночь и уже принял сильные снотворные, Гитлер, не, откладывая, сразу же продиктовал свою волю: «Я поддерживаю вердикт Военного Суда Рейха от 19 декабря 1942 г. против обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена и других… Я отказываюсь предоставлять помилование… Я аннулирую вердикт Военного суда Рейха в отношении Милдред Харнак и Эрики Грэфин фон Брокдорф…». Обе они, уже поверившие в своё спасение, через два месяца были обезглавлены.
Бывший министр культуры Пруссии Адольф Гримме, который, будучи одним из друзей писателя Адама Kукхоффа, тоже был подхвачен волной арестов 1942 года. В тюремном коридоре уже после оглашения приговора он видел Харро. Эта мимолётная встреча, по его словам, на всю жизнь отпечаталась в его памяти. В фашистских застенках, вспоминал он, было немало тех, кто до самого конца поддерживал невероятное самообладание, но в его взгляде была такая человеческая высота, которую невозможно забыть… Однако произошло так, что многое забылось, и деятельность «Красного Оркестра», оставаясь мало изученной, не получила того признания, которое она достойна. Все материалы суда над Харро, Либертас и их друзьями были уничтожены. Так же, как и протоколы их допросов в гестапо. После войны приговор Высшего Военного Суда Рейха от 19 декабря 1942 г. никто в Западной Германии не собирался отменять. Поэтому все осуждённые этим судом долгие годы считались изменниками родины, а судебное разбирательство против лиц, причастных к преследованию Харро и его группы, в 1951 г. было приостановлено. Родной брат Харро, Хармут Шульце, стал кадровым дипломатом и работал в западногерманских посольствах Токио, Бухареста и Вашингтона. В 80-е годы он обратился к канцлеру Германии Гельмуту Колю с предложением включить борцов немецкого Сопротивления в немецкую культуру коллективной памяти. Ответ из канцелярии канцлера пришёл на редкость двусмысленным. В нём говорилось, что все борцы Сопротивления заслуживают нашего уважения… Но, когда мы спрашиваем, на чём мы должны основываться, то идею государства, основанного на верховенстве закона, следует считать наследием Сопротивления…». То есть, никогда не отменённое судебное решение, оставалось законным и продолжало действовать. Только в 2006 г. Харро Шульзе-Бойзену удалось добиться признания вердикта имперского суда недействительным. Манфред Рёдер, попав в плен, убедил американских контрразведчиков, что «Красный Оркестр» ещё существует и продолжает работать на Москву. Для борьбы с «красным подпольем» он под кодовым именем «Отелло» стал сотрудничать с ЦРУ. Хорст Копков, ответственный за пытки и гибель бесчисленного числа агентов союзников и борцов немецкого Сопротивления, также не пострадал за свою садистскую деятельность. Британское разведывательное агентство М16, заинтересованное его показаниями о методах и способах борьбы с советским шпионажем, предоставило ему иммунитет от возможного преследования. После того как в июне 1948 г. его объявили умершим, он, уже под другим именем — Питер Кордес, вернулся на родину, продолжив сотрудничать с М16.
В Советском Союзе более 20 лет после окончания войны «Красный Оркестр» нигде не упоминался. Долгое молчание о самой успешной антифашистской разведывательной сети покрывало непоправимые ошибки руководителей советской разведки, приведшие к её крушению.
Так по разным причинам по обе стороны «железного занавеса» слишком долго замалчивалась деятельность легендарной группы Сопротивления на территории фашистской Германии. Это привело не только к тому, что имена её героев сейчас полузабыты, но и полноценной истории о самом «Красном Оркестре» ещё не написано.
Борис ЛИПЕЦКЕР, Бостон, Массачусетс