Евгения Халдея нет среди нас уже много лет. А интерес к творчеству мастера не угасает не только в бывшем СССР — его чтут во многих странах, в чем я убедился, переменив место жительства. Халдей оставил книги и тысячи снимков. До сих пор они заполняют газетные и журнальные страницы. По ним новые поколения знакомятся с подвигом солдат, победивших гитлеризм, с важнейшими событиями XX века.
К одной из книг военного репортера предисловие написал Константин Симонов — фронтовой товарищ Халдея. «Его (фотокорреспондента) память — это снимки. И справедливо будет добавить к сказанному, что раньше или позже его снимки, если они выжили, сохранились, могут, а подчас обязаны стать частицей памяти человечества».
Две книги Евгения Ананьевича имеют сходные названия: «От Москвы до Берлина» и «От Мурманска до Берлина». Эта общность объяснима. В советской столице в полдень 22 июня 1941 года он сделал снимок, вошедший в военную историю, хотя на нем — только штатские: москвичи слушают первое сообщение о вероломном нападении гитлеровских армий. А в Мурманске, надев морскую форму, он впервые шагнул по стезе фронтового корреспондента Фотохроники ТАСС.
— Когда командировка на Северный флот лежала у меня в кармане, — вспоминал Евгений, — случилась размолвка с редакционным завхозом. «Сколько тебе пленки отмерять?» — спросил он. Ответил: давай метров сто. «Почему сто? Хватит и пятидесяти, это не надолго!» Но старый мой товарищ по редакционной каптерке, крепкий хозяйственник, оказался недальновидным политиком.
Война против гитлеровского фашизма затянулась на годы. Все 1418 дней Евгений был на передовой и отщелкал не метры, а многие километры пленки. На ней — вся война, важнейшие события столетия. Он снимал воинов двух морей — Северного и Черного: в боевых походах, в воздухе и прибрежных окопах, запечатлел морскую пехоту, что 1200 дней защищала полуостров Рыбачий. А с декабря 1941-го репортер — на южном, отнюдь не ласковом, Черном море, уже надолго: он был одним из участников десанта на Керченском полуострове, прошел бои на Сапун-горе и штурмовал легендарный Севастополь…
Главным своим оружием Халдей считает «лейку» — советский «ФЭД» — производства знаменитой коммуны под Харьковом. Потом в сумке репортера оказались и лучшие образцы зарубежной техники. Но любимой оставалась маленькая, удобная во всех отношениях отечественная камера. На одной из фотографий мастер, прищурившись, смотрит вдаль, а аппарат прислонил к груди почти у самого подбородка, поближе к глазам, — так быстрее нацелиться и не опоздать нажать «спуск», чтобы зафиксировать заветное мгновение.
Мэтр смеется
Женя появился на свет Б-жий 10 марта 1917 года. И улыбнулся. Не знаю, насколько верным было сообщение акушерки Цыпы Давидовны маме будущей фотознаменитости. Но то, что Женя в самые трудные времена светился благожелательной улыбкой, любил шутку и дружеский розыгрыш, я готов засвидетельствовать. Ведь родились мы на одной улице в Юзовке (теперь Донецк), разделенные первой революцией 1917-го: один — до февраля, другой — после. Не раз и не два я убеждался, что этот серьезный человек с чувством ответственности за все, что он делал, не был лишен и юмора. Скажем, на заре его фотокарьеры заглянул я как-то в подвал редакционного дома, в фотолабораторию. На веревке, растянутой над ванной, подсыхал только что проявленный отпечаток. Крупным планом — клавиши рояля, по ним важно шествует петух, на которого, ухватившись за гребень, взгромоздился верхом юноша — брат фотографа. А сам автор фотомонтажа взирает на смешную картинку сверху и хохочет. Женя, когда я сказал ему, едва вспомнил этот эпизод. Зато дочь Анна Евгеньевна, москвичка, с которой я связался по телефону по другим делам, подтвердила: фотошарж хранится где-то в семейном архиве.
Колгейтский университет. 1995
Другая шутка, запечатленная средствами фото, была разыграна в Потсдаме по следам только что закончившейся встречи глав держав-союзников. Евгений Халдей, отснявший событие, восседает в позе товарища Сталина в плетеном кресле, одном из трех, освободившихся после съемки. Опасная для того времени шутка! Евгений, показывая фотографию, смеялся, довольный своей выдумкой. «Ну как, — вопрошал он и сам хвалил себя: — Молодец, товарищ Халдей!»
Но мэтр отнюдь не был чужд и чувствительности. Его глубоко волновали некоторые собственные работы. Он мрачнел, не в состоянии скрыть слезу, глядя на ров, снятый им близ Керчи, который гитлеровцы заполнили трупами уничтоженных тут евреев. Кстати, эта фотография стала одним из вещественных доказательств на Нюрнбергском процессе. В другой раз мне довелось посмотреть кинофильм о жизни и творчестве Халдея. Его поставил бельгиец Марк-Анри Вайнбергер. По ходу картины Женя показывает фотографию: женщина с выхваченными из огня пожитками, а позади — лес дымовых труб, высящихся над разрушенным Мурманском. Гитлеровцы дотла сожгли этот северный город. Чтобы как-то скрыть нахлынувшее волнение, автор этой печальной фотографии затягивает не менее грустную мелодию «Плач Израиля», с которой шли на казнь в лагерях смерти восточноевропейские евреи.
Халдейник и курафейник
Я часто задумываюсь: откуда пошел такой стремительный рост популярности, фотоавторитет Евгения Халдея? Видимо, дело тут не в одном мастерстве. Немалую роль сыграли личные качества. Природа не обделила его приятной внешностью. Плюс добрая улыбка, редкостное умение общаться с людьми самого высокого ранга, не теряя собственного достоинства. Эти качества своего сотрудника, наверное, и учло руководство ТАСС, поручая ему так называемые правительственные съемки. Халдей работал на конференции министров иностранных дел в Париже и на встрече глав государств в Потсдаме, снимал подписание актов о капитуляции на обоих концах географической карты: в Германии и в Японии…
Кусок жизни, как говорил Халдей, отняли месяцы непрерывного бдения на Нюрнбергском процессе. Делом чести агентства ТАСС было рассказать о буднях трибунала и в то же время не упустить сенсаций. Суд длился не один месяц, и все это время спецкор стерег мгновения — в зале заседаний и в тюрьме. Разразился даже скандал: Геринг наотрез отказывался фотографироваться (конфликт на национальной почве, как квалифицировал его Халдей). Инцидент не ушел от внимания коменданта, он и поставил на место своего «подопечного». А репортер с лихвой компенсировал потерянное время, отсняв рейхсмаршала и на скамье подсудимых, и в час обеда, в перерывах на…
Город, где проходил суд народов, как известно, был разрушен до основания. К началу процесса самое необходимое удалось восстановить, но о тех, кто освещал ход заседаний, не очень-то позаботились. В гостинице для рядовых журналистов было тесно, приходилось мириться с неудобствами. Халдей, рассказывая об этом, не жаловался, но Борис Полевой, представлявший «Правду», в своих воспоминаниях впоследствии рассказывал, что перенаселенное здание, где жил и Халдей, называли халдейником, а корпус получше, где находились литераторы рангом повыше, с некоторым почтением окрестили курафейником.
Такт и выдержка не покидали Евгения в самые, казалось, сложные моменты. Он с удовольствием вспоминал, как разыскал его маршал Жуков, заинтересовавшийся известным снимком — верхом на коне командующий принимает парад Победы. Халдея нашли, он довольно быстро приготовил эту и другие фотографии Жукова в разные дни войны. А как ехать на маршальскую дачу? Пояснил адъютанту маршала: своей машины, мол, нет, по такому адресу как-то неловко на такси добираться. В назначенный день за фотографом прибыл автомобиль подобающего уровня. На даче, не нарушая покой опального тогда и больного военачальника, репортер попросил разрешения пофотографировать. Тогда и были сделаны редкие снимки: Георгий Константинович с женой и дочерью, сам маршал за работой — последние фото, восполнившие пробел в летописи жизни четырежды Героя Советского Союза. Пополнился и личный архив фотографа Победы.
Возвращение в молодость
В этом импровизированном хранилище собрано огромное богатство. Никто, наверное, не может сказать, сколько сюжетов отснял за свою жизнь Евгений Ананьевич. Он не расставался с фотокамерой шесть с половиной десятилетий. С тех самых пор, как юношей смастерил из картона и очковых стекол фотоаппарат. Долгие годы он представлял главное информационное агентство СССР-ТАСС. С тассовским удостоверением объездил полстраны, походил немало по Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии. А чего стоила рабочая поездка на Дальний Восток, когда там завершался разгром японцев! Репортер всегда оставался репортером — редко когда удавалось остановиться-оглянуться. Но выпадал, бывало, день-другой, Халдей оказывался в Москве и погружался в работу. Она привела к сегодняшнему итогу: бесценные негативы — свидетельства подвига народа — удалось сохранить в целости. Одну из двух комнат своей «хрущевки» он безжалостно урвал у семьи для фотолаборатории и архива. Множество полок здесь уставлены картонными коробками, вместившими конверты разной величины — от огромных до крохотных для одного вырезанного из ленты квадратика. Надписи отвечают на три известных вопроса: что, где, когда? О чем сюжет, фамилия героя, место и время съемки.
Эти подробности, письма, полученные от некогда сфотографированных фронтовиков, родили у Халдея мысль — вернуться в прошлое, к давним съемкам, проследить судьбы разных людей, собранных войной в одном строю. Он ездил и находил тех, кого искал. Константин Симонов в уже упомянутом предисловии к книге отмечал: в ней есть цепкость глаза, умение взглянуть в лицо человека и понять его характер. Фронтовик понимал фронтовика. Халдей сумел реализовать свой проект — повторил давние сюжеты, но уже в новое время, и получил уникальную галерею судеб людей из разных стран.
Весь мир, к примеру, обошел снимок: бравый лейтенант ведет свое подразделение сквозь живой коридор ликующих жителей столицы Югославии. В конце концов этот офицер, оставшийся в живых, нашелся совсем рядом: москвич Дмитрий Федорович Кудашов руководил отделом Министерства морского флота. Он, в свою очередь, помог разыскать солдат, шедших за ним в первом ряду.
— А этого партизана я сфотографировал в болгарском городе Ловчев в 1944 году и разыскал почти через три десятилетия, — показал нам фотографию в своей книге Халдей. — Герой Социалистического Труда Болгарии Коча Караджов стал директором птицефабрики в Плевне!
Трудно было искать девушек, которых снимал на фронтах, — выходя замуж, они меняли фамилии. Но репортер одолевал и это препятствие. Так удалось восстановить историю регулировщицы Марии Шальновой, снимок которой был сделан 1 мая 1945 года в Берлине. Она вернулась в родной Воронеж и вновь попала на фото Халдея уже мамой двоих детей и — бабушкой… И все это благодаря архиву, который Евгений Халдей, человек педантичный, всю жизнь стремился упорядочить, систематизировать с прицелом на будущее.
Судьба бесценного собрания
Было бы наивно полагать, что репортер, снимая солдат и офицеров на войне и в дни мира, запечатлев генералов и маршалов в боевых условиях, фотографируя победное знамя, только что поднятое над рейхстагом, процесс в Нюрнберге или встречу глав трех держав в Потсдаме, не сознавал, что работает на Ее Величество Историю. Но высоких слов ни в узком кругу, ни с трибуны, на которую он и поднимался-то очень редко, я от него никогда не слышал. Он просто работал, выполнял редакционные задания. Но стоило ему остаться один на один с негативами и отпечатками, он становился совсем другим и старался с величайшей тщательностью сберечь, сохранить свою работу на долгие времена.
В бывшей лаборатории сохранился телефон с давним номером. На мой звонок откликнулся молодой голос. То был внук Евгения Ананьевича — Костя. Начинающий предприниматель только что вернулся из Испании. Он в курсе дел деда и заверил, что все там в полной сохранности. Подробности в другой раз поведала дочь Халдея — Анна Евгеньевна.
— Папа умер, когда перешагнул за восемьдесят. До последних дней активно продолжал дело всей жизни. То он отправился в Бельгию, где шла работа над биографическим фильмом, то — в который раз — в Германию, где не однажды бывал. Летал в США — Нью-Йорк, Сан-Франциско. Ехал не как турист — всегда с каким-то делом: по приглашению редакций газет и журналов, издательств, телевизионных компаний. С возрастом ослабло зрение, болели ноги, и нередко мне приходилось сопровождать его в дальних путешествиях. Было радостно видеть, как по-доброму его, ветерана войны, встречали такие же пожилые фронтовики, считали за честь перекинуться словом, пожать руку.
В этих поездках пополнялась и удивительная фотоколлекция. Архив наш жив и, можно сказать, работает. Вскоре после смерти отца состоялась персональная выставка его работ в Москве, затем в Нью-Йорке. Сорок лучших фотографий были показаны в павильоне фирмы «Лейка» — производителя аппаратуры, которой пользовался отец. Много зрителей собрали его фотографии в одном из музеев Тель-Авива. Не обходится без папиных работ биеннале фотомастеров России в Москве. В подготовке всех этих экспозиций принимает участие брат Леонид. Он, как хотел отец, окончил отделение фото- и кинематографии Института культуры.
— А что с теми фотографиями, которые Евгений Ананьевич снимал в Югославии? Говорят, их изъял КГБ?
— Папа привез оттуда немало материала, в том числе снимки Иосипа Броз Тито. Это и испортило дело. Как известно, у Сталина сложились плохие отношения с руководством Югославии, что вынудило папу «пересмотреть» свою позицию. Негативы в таких условиях было опасно хранить, и мы их в большинстве уничтожили, а некоторые передали в музеи.
В этом свете вспоминается, как трудно складывалась в послевоенные годы жизнь фронтовика. Началось всеобщее наступление на «безродных космополитов», досталось и Халдею. Изгнанный из главной компартийной газеты «Правда», отец семейства остался без работы и зарабатывал как мог. Умер Сталин, и талант и заслуги перед родиной Евгения Халдея обрели новую цену. Сотрудник центральной газеты «Советская культура», заслуженный работник культуры РСФСР, Евгений Ананьевич вновь начал ездить по стране и за рубеж в редакционные командировки, устраивал персональные выставки.
И вновь в полный голос зазвучали запретные одно время слова: «Снимки Е. Халдея — это наша зримая память о суровых годах войны, о великом подвиге народа».