В память о великой актрисе предлагаем вашему вниманию статью Диляры Тасбулатовой.
Скончалась народная артистка России Инна Чурикова (1943–2023). Ее роли, ее фильмы и спектакли — огромное явление в отечественной культуре, а сама Инна Михайловна — дорогой и близкий человек для миллионов людей.
Если говорить об Инне Чуриковой, все, какие ни на есть, превосходные эпитеты будут лишь слабыми отражениями ее магии: впрочем, хорошо известно, что это поняли далеко не сразу. Путь к славе был, если применить расхожее выражение, надоевший речевой штамп, весьма тернистым.
Пигмалион и Галатея
…Об этом, впрочем, уже столько написано, что даже повторять неловко: статьи об Инне Михайловне повторяются как под копирку — как эта своеобычная, ни на кого не похожая девочка пробила брешь непонимания, встретила своего персонального Пигмалиона, Глеба Панфилова, мужа и режиссера в одном лице, как Марк Захаров пригласил ее в Ленком и так далее.
«Пигмалион», то есть Глеб Панфилов (было у меня когда-то, уже очень давно, интервью с ним) говорил о своей жене и музе как раз очень интересно, без дежурного пиетета: о том, как она завораживает, притягивает к себе, как вокруг нее возникает какая-то аура света. О том, что их отношения — тоска по чему-то высшему, недостижимому, тому, что поперек быта и обыденности. Кстати, почти то же самое говорил Феллини о Джульетте Мазине, почти слово в слово. Не думаю, что это плагиат, так бывает. Точнее не скажешь — Чурикова как явление и есть тоска по несбыточному, как раз об этом идет речь в двух фильмах Панфилова: «В огне брода нет» и «Начале». Таня Тёткина, первая комсомолка, «деревенщина», мечтающая о мировой революции, и Паша Строганова, ткачиха из маленького городка Реченска, наивная и чудаковатая, — обе они слишком, даже как-то через край, незаурядны, никак не вписывающиеся в заведенный от века порядок вещей. Настолько, что эта их отличность от других воспринимается как странность, дурь, «безбашенность», как сейчас говорят, а то и как бытовой идиотизм.
Великая душа
…«Смешная девчонка» — наверное, тоже архетип, как и смешной идиот-мужчина, ну тот же князь Мышкин, Кандид или угонщик машин Деточкин, — правда, у девчонки, как вы догадываетесь, в нашем мужском мире проблемы могут быть похлеще. Всё это опять-таки широко известно, растиражировано, повторено сотни раз — как в этой самой девчонке, с виду простой и незатейливой, в этой «чудачке», таится великая душа. Великая душа в тисках обыденности — потому-то она так и рвется прочь, в горние пределы, туда, где наконец обретет соответствующую форму. Но и здесь, «на земле», будучи ткачихой из провинции или деревенской сиротой, еще не став Жанной Д’Арк или талантливой художницей, эта Душа, эта мировая анима тоже не дремлет. Проявляя себя в даре колоссальной доброты, какой-то, сказал бы Чехов, «непрописной нравственности».
В фильме «Начало». 1970 г.
Как сказала Бесс, героиня фильма «Рассекая волны», первого фильма из трилогии о «золотом сердце» — каждый человек по-своему талантлив: вот я, например, сказала Бесс, умею любить. Триер намеренно (тут есть сходство с Панфиловым, как ни странно) конструирует ситуацию, предоставляя Бесс место для подвига, которого в скучном современном мире нет как нет. Конструирует ситуацию и Панфилов, превращая чудаковатую провинциалку в Орлеанскую Деву, символ национального величия Франции. Хотя Франция здесь — так, условность, как условно всё, что происходит на съемках фильма о Жанне: собственно, Жанна здесь нужна, чтобы вытащить на свет божий духовное величие Паши.
«Мы обе из народа», — говорит Паша, я и Жанна, а потом, уже в следующей реплике, роняет: «Марию Стюарт сыграть хочу». Она-то знает, чего хочет, несмотря на обстоятельства: мир кино от провинциальной ткачихи так же далек, как Солнце от Земли, да и внешность у нее, особенно в обывательском представлении, далеко не звездная. И тем не менее. Знать свое предназначение — вот главное в Чуриковой, как бы изъятое на поверхность талантом драматурга, великого Габриловича, — из ее даже не психофизики, что само собой, но строя ее души.
На вас запросов нет
Здесь (что, кстати, бывает крайне редко — возможно, это единственный случай в истории кино, да и театра тоже) возникает нечто из разряда чуда. Чурикова играет не то что самое себя, дар ее перевоплощения фантастический, — но играя и Таньку, и Пашу, она играет свой собственный мета-сюжет, связанный с ее дарованием и, что главное, с ее личностью. Не думаю, что она чудаковата и простовата в жизни, она всё же из интеллигентной среды, но препоны на своем пути к славе преодолевала так же, как Танька и Паша. Танька, правда, погибла, едва начав жить и, скажем патетически, творить; Паша вернулась в родной городок, потому что «запросов», как сказали ей на студии, на нее больше не было. Ну а чего бы вы хотели? Штучный товар, слишком оригинальна, таких не запрашивают для очередной проходной роли смазливой блондинки.
…Я все время опасаюсь впасть в банальность — ничего нового тут не сообщишь, как ни старайся, имя Чуриковой давно вписано в пантеон, в топ актерских достижений, ее и Венеция оценила, хотя, конечно, западные звезды больше, чем она, известны. Притом что именно Чурикова могла бы дать фору хоть кому, включая, страшно сказать, Жанну Моро или Изабель Юппер, с их-то филигранностью — Чурикова, может, мощнее, трудно сказать. О Саре Бернар или Элеоноре Дузе судить тоже сложно, мы их не видели.
…Интересно (продолжая тему мета-сюжета), что ведь и на Чурикову, что сам Панфилов предсказал в «Начале», тоже особых запросов не было, пока Захаров не пригласил ее в театр. Ей было уже за тридцать и за спиной две главных роли в шедеврах (не считая блестящих эпизодов в других фильмах), а воз, как выяснилось, и ныне был там. С другой стороны, я как-то не очень представляю ее в проходных картинах, слишком она самобытна, ну а с третьей — почему бы не написать на нее сценарий специально? Что мешает — с нашей-то прежней драматургической мощью?
…Я вот думаю, ее просто боялись. И отнюдь не потому, что она капризна, своевольна или невыносима: боялись, видимо, что перетянет «одеяло» на себя и на ее фоне сам замысел покажется убожеством, общим местом и ерундой. Такое, кстати, и у нее бывало: правда, именно она, как когда-то Раневская, где угодно, хоть где, всегда была на высоте. Обе они, конечно, присутствовали в средних, скажем так, картинах, как омаж, вставной номер, явление Актрисы с большой буквы народу; обеим больше везло в театре, где и драматургия, сами понимаете, иного порядка.
Чурикова, понятно, состоялась — и даже сверх того, одно ее появление на сцене сразу поднимает спектакль на недосягаемую высоту. Но я потому всё время поминаю ее Пашу и Таньку, что, повторюсь, и такого совпадения почти никогда не бывает, и еще потому, что обе картины не то что не стареют, но, как ни странно, обрели новое качество.
Мировая революция
«В огне брода нет», фильм, который, слава Богу, не поняли (иначе бы его ждала судьба запрещенного «Комиссара», о сломанной судьбе Аскольдова и говорить нечего), вдруг обнаружил скрытый заряд, потенциал на будущее. Это ясно и из слов белогвардейского полковника — русский идет на русского, разве ж это правильно, — и из образа Фокича, люмпена и фанатика, ушибленного ленинским безумием. Вроде как и Танька погибает за веру (в мировую революцию, во что же еще), но, с другой стороны, погибает, в общем, случайно, на казнь она добровольно не пошла, — что у другого драматурга, с нашим садистским культом Зои Космодемьянской, непременно бы прозвучало. Есть в фильме и некто Колька, жертва продразверстки, пробившийся к санитарному поезду чисто с голодухи, и сомневающийся комиссар Игнатьич, и споры Игнатьича с Фокичем о пределах рев. гуманизма. В общем, всё там есть, все темы, обнаружившиеся гораздо позже, уже в перестройку — а ведь когда фильм снимался, считалось, что Сталин нарушил «ленинские нормы» социализма с человеческим лицом, и даже лучшие из лучших не догадывались, что это было за «лицо». Если это было вообще, извините, лицо.
Да и образ Таньки претерпел со временем некоторую аберрацию — не собственно революция ее влечет (думаю, зверства красных, если бы она с ними столкнулась въяве, ее бы навсегда отрезвили), а то, что всегда влекло русского человека. То бишь мечта о Царстве Божием на земле, здесь и сейчас, немедленно, не откладывая в долгий ящик. Как говорит Танька — Господи, когда же мы победим, ведь народ так исстрадался?! Не Бог, так революция, не в небе, так на земле, не когда-нибудь, а немедля, как с исчерпывающей полнотой объяснил Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма», а Достоевский в «Бесах» припечатал как преступление против того же Бога и человечности, как тотальный обман и мошенничество в особо крупных размерах. Как сейчас выясняется, планетарных…
Но (вернемся к Чуриковой) самобытность этого замысла, где смешалось вышеперечисленное, состоит как раз в том, что все его мотивы вертятся вокруг Таньки — как теперь выясняется, жертвы мирового катаклизма, а не его оправдания. Это важнейшая мысль, которая делает фильм вневременным, а не сиюминутным, снятым на злобу политического дня. Аккумулировать эту энергию вверено было, так получается, нелепой девчонке, гениальной «дурочке».
Либо дура, либо гений
…Не знаю, правда это или байка, но якобы на приемных экзаменах в театральное училище о ней так и сказали — либо дура, либо гений; в фильме эту реплику произносит художник, малюющий рев. плакаты и портреты Маркса — ты, Танька, либо дура, либо гений. «Дура» она, правда, наособицу — это ведь на самом деле не дурость, а простодушие, всё на веру, любить так любить, верить так верить. И кого любить-то, господи ты боже мой — это ничтожество Аркадия, который сам говорит, что, мол, зато не пьет и на Доске почета висит, хе-хе. Вот разве что. И этот их диалог, Куравлева и Чуриковой, уже после расставания, — диалог великой души и душонки мелкой. Хотя, чего уж там, не пьет, на Доске почета «висит», к жене вот, как честный человек, вернулся, семья есть семья. И хотя до этого она кричит его жене, что, мол, он ее, Пашиного то есть, мизинца не стоит, любовь, как известно, не спрашивает. Не сетует. Как там у апостола Павла — не превозносится, не гордится, милосердствует…
Мне это еще напомнило «Плетельщицу стульев» Мопассана — как заурядный, тоскливый, как осенний день, буржуа стеснялся великой любви простушки, плетельщицы стульев. Лучшие из лучших достаются пошлякам, говорил один великий писатель.
…Для актрисы такого масштаба нашлись — в кино, по крайней мере, — только две соразмерные ей роли. Хотя она может блистать и в комедиях — в «Курочке Рябе», например, или даже в «Ширли-Мырли», не говоря уже о своем коротком, но уморительно виртуозном появлении у Сигарева в «Стране ОЗ». Конечно, Чурикова может всё, и даже более того. Не знаю, заметил кто-нибудь тончайшие нюансы ее перехода из ткачихи в полководца (в эпизоде, когда ей мешали руки), ее победительный, надменный взгляд вершительницы судеб?
Ведь это взгляд даже не Жанны, как таковой, а взгляд своего всесилья, могущества, личностной мощи. Чуриковской, чьей же еще.
фото: Архив фотобанка/FOTODOM; из архива Дмитрия Долинина (оператор в фильме «В огне брода нет»)
Диляра ТАСБУЛАТОВА
story.ru