Бытует мнение, что советские подростки читали намного больше, чем их американские сверстники. Может быть, это и так. Во всяком случае, «Три мушкетёра» побывали в руках почти каждого школьника, а в Новом Свете приключения героев Александра Дюма подобного интереса не вызвали.
Не только в Ленинграде, где одноклассники зачитывались похождениями королевских мушкетёров, но даже в небольшом городке Ананьеве, куда я приезжал на летние каникулы, на эту, едва ли не до дыр зачитанную книгу велась запись. Список ребят, ожидавших своей очереди, на видном месте вывешивался в однокомнатной библиотеке райцентра, затерянного в жаркой южнорусской степи вдали от железных дорог и других примет современной цивилизации. Заветный том в вишнёвом переплёте выдавали на неделю, а пищи для разговоров о нём, то бегло торопливых после футбольных баталий, то вдруг нескончаемо долгих на берегу небольшой речки с загадочным названием «Тилигул» хватало надолго. И ещё — тихих неясных мыслей о новом, неведомом и далёком, невольно будоражащих детское воображение и уже недетские желания.
А потом, узнав и продолжение романа, пятиклассники, сделав из проволоки шпаги, играли в мушкетёров, говорили о дуэлях, приключениях, перебирая в памяти самые яркие эпизоды увлекательного романа. Среди них — и почти удавшаяся попытка Д’Артаньяна и его друзей спасти английского короля Карла Первого. Когда все их изобретательные усилия предотвратить его казнь не увенчались успехом, обречённый монарх, взойдя на плаху, по версии Дюма, громким и звучным голосом, чтобы его услышали не только на эшафоте, под основание которого пробрался Атос, но и на наводнённой людьми площади, произнёс своё знаменитое «Помните!».
Эти сцены из тех давних дней неожиданно вновь всплыли в памяти, когда я наткнулся на заметки живущего в Новой Англии недавнего комиссара американской Главной Бейсбольной Лиги Фэя Винсента. Судя по его воспоминаниям, произведение французского классика, включая и «эшафотный» эпизод, всё-таки пустило свои цепкие корни и на американской земле…
Отец Фэя слыл заядлым курильщиком и никогда не расставался с любимыми сигарами местного производства, дымя ими по всему дому. И о чём бы ни говорили они, он всегда держал во рту свою неразлучную табачную подругу, ставшую привычной деталью его незабытого облика. Однажды, когда речь зашла о «Трёх мушкетёрах», книге, которую, как считается, не читали американцы, старший Винсент улыбнулся и перед тем как продолжить начатый разговор, неторопливо зажёг сигару и, казалось бы, отвлекаясь от темы, протянул сыну коробку, из которой он только что её извлёк. На ярко украшенной плотной крышке крупными буквами было выведено: «Пещера судей» — короткая строка, которая по мере его рассказа уводила мальчика чёрт знает в какую даль. Табачная продукция с этой маркой непрерывно производилась ещё с конца XIX века, что делало её одним из старейших сигарных брендов северной Америки. Если к этому добавить, что все эти годы бизнес держали в своих руках пять поколений одной семьи, то это само по себе уже весьма примечательно. Однако какое отношение название самих сигар имеет к мушкетёрам и самой эпохе XVII века, в которой происходили описанные автором события?
Напомню, что в январе 1649 г. Верховный судебный трибунал, созданный парламентом специально для суда над королём Карлом Первым, приговорил его к смертной казни. Через три дня в присутствии многочисленной толпы монарха обезглавили, и в Англии была провозглашена республика, которую возглавил Оливер Кромвель. Иностранные державы, включая Францию и Нидерланды, протестовали против этого процесса и его вердикта. Сын Карла обращался за помощью ко всем европейским монархам. Он даже прислал английскому парламенту чистый лист со своей подписью — настолько он был готов на любые уступки, чтобы сохранить жизнь своего отца. Тем не менее, суд признал короля изменником, тираном и врагом английского народа, узаконив тем самым свержение монархии. Отметим, что после его казни русский царь Алексей Михайлович, отец Петра Первого, издал указ о выселении всех британских купцов с русской территории… Политический кризис, последовавший после смерти Кромвеля в 1648 г., привёл к восстановлению монархии. Карлу Второму было предложено вернуться на родину из вынужденного изгнания, и 25 мая 1660 г. он высадился в Англии, а 29-го, в день своего тридцатилетия, торжественно въехал в Лондон, где состоялась его коронация. К этому моменту парламент отменил все свои последние постановления, включая билль, упраздняющий монархию и палату лордов. Продолжатель монархии начал своё правление с амнистии всем сторонникам революции, кто в течение 40 дней объявит о своей преданности. Амнистия не коснулась только 59 судей, подписавших смертный приговор Карлу Первому. Помня завет отца, новый король незамедлительно приступил к расправе над цареубийцами. Он пылал к ним лютой ненавистью — точно так же, как и к Кромвелю, останки которого были эксгумированы и подвергнуты публичной символической казни. На судей же началась настоящая охота — десять из них были сразу схвачены и жесточайшим образом казнены. Трое из оставшихся в живых вершителей правосудия — Джон Диксвелл, Уильям Гофф и Эдвард Уолли — чтобы избежать королевской мести, срочно покинули Англию и переправились на американский континент. При поддержке сочувствующих им колонистам беглецы скрылись в Бостоне. Но даже за океаном они не чувствовали себя в безопасности, пребывая в постоянном страхе быть обнаруженными королевскими осведомителями. Когда британские власти выдали ордер на арест и активизировали усилия по их поиску, все трое перебрались в крошечное поселение в соседнем Нью-Хейвене. Местные пуритане, помнившие гонения британской монархии, как могли, помогали её противникам. Сначала их укрыли в доме пуританского священника, но, когда и это убежище перестало быть безопасным, Уолли и Гофф ушли в лес. Они нашли огромный расколотый валун, внутри которого образовалась невидимая снаружи пещера, ставшая их желанным пристанищем. Двое судей прятались там ещё долго, пока не перебрались в Хэдли, всё в той же Массачусетской колонии, где прожили остаток своей жизни. Диксвелл, взяв другое имя, «растворился» в Нью-Хейвене и тоже никогда не был схвачен ищущими его британцами.
Три улицы, отходящие лучами от центра Нью-Хейвена, до сих пор носят имя этих, избежавших расправы английских судей, а за самим же гротом, где они скрывались, ещё с позапрошлого века закрепилось известное в этих краях название — Пещера судей. Сама же ведущая к ней дорога, без всякий затей, так и именуется — Дорога цареубийц. Все эти знаки, напоминающие о временах правления Карла Второго, подсказали основателям табачной компании эмблему своей знаменитой продукции, с которой так породнился отец Фея. Совсем недавно, просуществовавшая почти полтора столетия, эта марка сигар ушла в прошлое. Последний представитель знаменитой сигарной династии, уходя на пенсию, и, не желая передавать чужому владельцу культовое имя сигар, тесно связанное с семейным делом его предков, «прихватил» с собой их узнаваемую всеми марку. Знаменитые сигары именуются теперь — Smith Perfecto.
Эта замена эмблемы произошла почти в то же время, когда принц Чарльз, ставший по закону престолонаследия королём Великобритании после смерти Елизаветы Второй, выбрал в качестве официального титула имя Карл Третий. Ребёнок королевских кровей по традиции получает четыре имени. Его полное имя — Чарльз Филипп Артур Джордж. При вступлении на трон он мог выбрать любое из них. Именно под тронным именем монархи входят в историю, и на протяжении столетий все они избегали выбирать для себя не слишком удачливое для британской короны имя Карл — Правление Карла Первого и Карла Второго вошло в историю Великобритании с сильным оттенком печали.
Первый из них закончил жизнь на плахе (в истории это была единственная казнь английского короля) и поставил под угрозу само существование британской монархии. На годы правления его сына пришлась Великая лондонская чума 1665 г. и последовавший за ней Великий лондонский пожар. Однако, озадачив многих экспертов, принц Чарльз, став королём Карлом Третьим, не побоялся бросить вызов суевериям. Такое решение могло быть принято по самым различным причинам, включая и непредсказуемое влияние прочитанных в детстве «Трёх мушкетёров». Их магия, может быть, состоит и в том, что, помимо увлекательного текста, внутри своего произведения Дюма создал особое, невидимое глазу пространство. И эту часть сюжета читатель, по мере своего взросления, вольно или невольно, заполняет уже сам, независимо от возраста, социального положения или того континента, на котором он берёт в руки эту, действительно, необычную книгу.
Борис ЛИПЕЦКЕР