Чем дольше я живу, тем больше дыр. Хочется достать из пустоты дорогих людей и встать перед ними на колени. Они были необходимы в своё время и остались нужны теперь, даже когда их нет. Незаменимой была для меня Марья Владимировна Миронова.
К дачному посёлку «Советский писатель» прилепился ещё один дом. Он стоял особняком, как говорится, сбоку припёка. Дом был небольшой, одноэтажный, с односкатной крышей. Напоминал ларёк. Но ларёк не простой, а изысканный. Проект был сделан знаменитым архитектором. Известно, что всё талантливое просто. Ничего лишнего. Красный кирпич, черепичная крыша, просторные окна, широкая палуба перед домом, выложенная диким камнем. Посреди палубы стоят две развесистые сосны с розовыми стволами. Сосны растут из земли. Во время стройки их не срубили, а оставили стоять на своём месте. Дикий камень огибает ствол, не касаясь. Под соснами столик и два кресла. А в креслах — хозяева дачи, Миронова и Менакер, известная эстрадная пара. Ко всему прочему это родители артиста Андрея Миронова.
В цирке, как правило, два клоуна: белый и рыжий. Рыжий смешит. Белый — резонёр. Эстрадные пары именно так и распределяют свои функции. Весь успех достаётся тому, кто смешит. Рыжему. А белый выполняет вспомогательную функцию и находится в тени рыжего.
Молодая артистка Маша Миронова встретила молодого Александра Менакера на гастролях.
Александр Менакер — добропорядочный, женатый еврей — положил глаз на молоденькую Машу. Вспыхнул роман, который привёл их в постель. А куда ещё приводят романы? Бывает, в петлю, но это не тот случай. Менакер планировал уложить свой роман в гастрольный график, а с концом гастролей вернуться в лоно семьи, где у него подрастал сын. Но у Маши Мироновой не забалуешь. Кстати сказать, она тоже была замужем и не предполагала перемен. Однако с судьбой не поспоришь. В первую же общую ночь она проснулась на рассвете, села к столу и написала письмо своему мужу, где поставила его в известность: она полюбила и уходит.
Менакер, продравши свои голубые (а может, карие) глаза, увидел Машу в ночной рубашке возле стола с письмом — Татьяна Ларина. Он удивился:
— Ты что делаешь?
— Пишу письмо мужу, — отвечала Маша. — Уже написала. А теперь ты вставай и пиши своей жене.
— О чём? — не понял Менакер.
— О том, что ты от неё уходишь.
— Куда? — спросонья он плохо соображал.
— Ко мне, куда же ещё…
Так создалась новая семья. Родился сын Андрюша. Родился совместный творческий союз «Миронова и Менакер». Ни он, ни она ни разу не пожалели о содеянном. Это был счастливый брак. Сын Андрей — прелестный ребёнок, а в дальнейшем талантливый артист украшал их жизнь. Видимо, судьбе нужен был именно Андрей, и для этого судьба свела двух людей на гастролях. Если бы Маша Миронова оказалась трусливой и нерешительной, всё могло пойти другим путём. Менакер стал бы бегать из семьи, врать тут и там. Во вранье долго не проживёшь, любовь бы рассохлась, и никакого Андрея, никакого творческого союза. Так что Маша оказалась права. Она всегда была права.
Дачный посёлок принадлежал писателям. Чужих туда не принимали. Миронова и Менакер опоздали со вступлением в кооператив, а может, их не взяли, поэтому они приобрели кусок земли рядом с посёлком. Можно сказать, вплотную, но не в самом посёлке. Проехать к их дому через нашу территорию было невозможно. К Мироновым надо было подъезжать в объезд через деревню Батаково. Но это не проблема. Какая разница, как подъезжать. Главное — куда приехать.
Дом Мироновых стоял в сосновом бору. Летом весь участок, как ковром, был застлан сосновыми иголками. Сосны — это не ели. Ели — мрачные, тяжёлые, не хватает только Бабы-яги. А сосны — прозрачные, с божественным запахом смолы. Если выйти из калитки, взору открывается солнечная поляна. А в лёгком отдалении — сосновая аллея. Видимо, её когда-то высадили. Мачтовые сосны — прямые и гордые — поднимаются высоко в небо. Вдоль аллеи стоят скамейки со спинками. На скамейках гастарбайтеры — дети разных народов: грузины, армяне, белорусы, украинцы — весь Советский Союз, развалившийся после перестройки. Здесь же солдаты, которые проходят службу при санатории ФСБ. Эта земля и аллея принадлежат санаторию ФСБ (Федеральная служба безопасности). Путёвки продаются только членам семей этой закрытой организации. Отдыхающие тоже бродят по аллее, грызут семечки и плюют на землю.
К солдатам приходят девушки с хутора Ильичёвка. Девушки — нарядные, красивые, поскольку человек в цвету всегда красив. И солдаты — тоже в цвету. У них хорошее настроение, они жаждут любви и надеются на лёгкую добычу. По аллее гуляют дачники, выгуливают своих собак. Здесь же няньки с детьми. Няньки тоже поглядывают на нестарых рабочих в надежде на взаимное чувство. Воздух напоён флюидами молодости. Жизнь кипит. Ну, если не кипит, то подогревается. Буквально Вавилон или, как пела известная группа «Бони М», «Бабилон». Если просто пройтись по аллее — повышается настроение. Потому что жизнь охватывает и подхватывает. Веселье творится само собой, вырабатывается как кислород из зелёных листьев. Аллея выводит к реке. Крутой берег. На берегу смотровая площадка. Внизу видна петля реки. Именно на этом месте поэт Михаил Матусовский написал слова: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра». Присутствие речки, аллеи и «Бабилона» украшает нашу дачную жизнь, как праздничный стол с разнообразными закусками: тут тебе и мясо, и рыба, и селёдочка, и салаты. Можно не просто утолить голод, а получить удовольствие. Миронова и Менакер любили сидеть у себя за забором на своей палубе с соснами. Но если им хотелось прогуляться, они выходили за калитку, и в их распоряжении была поляна, гордая аллея, чистая река и прогулочная тропа, которая огибала санаторий. По времени этот прогулочный круг занимал сорок минут. Вполне достаточно для людей среднего возраста. А если хочешь продлить прогулку, идёшь два круга. Можно идти медленно, можно быстро. Спорт. А мимо тебя мелькает разнообразие из людей, ландшафта — тоже не последнее дело. Нервная система любит, когда меняется картинка перед глазами. Мы оказались соседями. От моего дома до «ларька» восемь минут ходьбы. Надо выйти за забор, который отделяет наш посёлок от остальных муниципальных земель, свернуть направо, пройти три минуты, и оказываешься перед калиткой Марьи Владимировны. К тому времени, о котором пойдёт речь, Александр Семёнович Менакер уже умер. Я его не застала. Видела один раз.
У Андрея Миронова есть роль Ханина в фильме Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин». Ханин — точный образ интеллигенции тридцатых годов, тех, кого в тридцать седьмом году вычистил из общества Сталин. Это были идейные, кристально чистые красивые люди. В этой роли Андрей поразительно похож на Менакера — внешне и внутренне. Он серьёзен, глубок и скрыто трагичен. Это моя любимая роль Андрея в кино. Именно по этой роли я поняла сущность Менакера и сущность Андрея. Их сценический комедийный образ совершенно не совпадал с внутренним наполнением.
Быть и казаться. Казаться можно кем угодно. Хороший артист сыграет всё. Но быть… Это совсем другое дело.
Я часто заходила к Марье Владимировне со своим пятилетним внуком Петрушей. Мой внук не просто красив, а гений чистой красоты: глазастый, белокурый, пастушок Лель.
Однажды, чтобы сделать приятное Марье Владимировне, я сказала:
— Петруша похож на вашего Андрея в детстве.
Марья Владимировна развернулась и вылупила на меня свои голубые глаза под щипанными бровями.
— Кто? — с ужасом спросила она. — Этот? — и ткнула пальцем в сторону моего пастушка.
Я поняла, что Петруша в её глазах — ссохшийся жабёнок, и смешно, даже неприлично сравнивать его с богоподобным Андрюшей. Я не обиделась. Это была любовь. Марья Владимировна обожала своего сына до дрожи. Он был её ВСЁ, как Пушкин для России. Я любила своего внука примерно так же. И люблю до сих пор. Имею право.
Марья Владимировна говорила: «Человеческая жизнь делится на две половины. Одним удаётся первая половина, другим — вторая. Мне удалась первая». Вторая половина жизни Марьи Владимировны — это судьба-катастрофа. В возрасте сорока шести лет умер Андрей. Это случилось на гастролях в Риге, во время спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Оказывается, у Андрея в голове была аневризма, о которой он не знал. Аневризма — это патология сосуда, когда он расширяется и утончается, становится, как мыльный пузырь. Сейчас аневризму научились распознавать заранее и вовремя удалять, а в те времена об опасности никто не догадывался, и аневризма в голове — как бомба с часовым механизмом.
Марья Владимировна отдыхала в это время на Рижском взморье. Ей позвонили из больницы и мягко сообщили, что Андрею плохо. А ему уже не было ни плохо, ни хорошо. Андрей умер. Сорок шесть лет — не время для смерти. Человек ещё не готов. А тем более Андрей. Он был на вершине своего успеха. Умер и Александр Семёнович Менакер. Это случилось раньше ухода Андрея. Слава Богу, что отец не застал смерть сына.
Марья Владимировна осталась одна на самом дне человеческого горя. Я её навещала. Мы говорили об Андрее. Вернее, она говорила, я слушала. Марья Владимировна обвиняла фильм «Трое в лодке, не считая собаки». Во время съёмок Андрей упал с лодки в холодную воду. Марья Владимировна подозревала, что именно оттуда взяла своё начало аневризма: переохлаждение. Это могло быть так и не так. Но человеку свойственно искать причину несчастья и находить, и пытаться раскрутить в обратную сторону.
У Андрея от первого брака с Екатериной Градовой осталась дочь Маша. Она унаследовала красоту матери и талант отца. У Маши родился мальчик, его назвали Андреем, в честь дедушки. Чудесный мальчик с тонким красивым личиком. Я познакомилась с ним, когда Андрюше было лет пять. Я спросила:
— Как поживаешь?
Он ответил, вздохнув:
— Я влюбляюсь.
Я сочувственно покивала головой:
— В дедушку пошёл…
Андрей тоже влюблялся, но у него не было другого выхода. Его добивались самые красивые женщины поколения. Можно понять: молодой, талантливый, знаменитый, обеспеченный. Марья Владимировна не привечала правнука. Её раздражал тот факт, что ребёнок «незаконный», рождён от чистой любви. Я её не понимала.
— Да какая вам разница? — удивлялась я. — Это же ваш внук, родная кровь.
Марья Владимировна вскипала, её брови вставали торчком. Лицо становилось злым. Марья Владимировна была человеком своего времени, «из бывших». Барыня, как тургеневская мамаша. Это воспитание вошло в неё, в состав её крови. Она не могла быть другой. Однако в конце жизни Марья Владимировна завещала Маше свою дачу. Значит, любила её в глубине души. Кровь — не вода.
Один из громких романов Андрея — актриса Таня Егорова. Андрей — мужчина её жизни. Таня чуть не вышла за него замуж, и даже ждала ребёнка, но… Сначала Таня потеряла ребёнка, а потом Андрея. Марья Владимировна с облегчением перекрестилась. Она не воспринимала Таню. Не любила её за «низкое происхождение». Таня была бедная, из «простой» семьи, носила дешёвую бижутерию, и вся сущность барыни восставала против этого выбора. Марья Владимировна воспринимала эту связь как мезальянс, как если бы молодой барин женился на дворовой девке. Когда у Тани случился выкидыш, Марья Владимировна сказала: «Бог меня услышал».
Таня Егорова не смогла забыть Андрея и написала книгу «Андрей Миронов и я».Таня не подозревала в себе литературных способностей, а села писать исключительного для того, чтобы исторгнуть Андрея из подсознания. Это книга-месть. Таня высказала всё, что было в её душе, не скрывая имён. На неё обиделся весь театр, но слово не воробей. Вылетит — не поймаешь. А тем более — печатное слово.
Книга, тем не менее, распродалась молниеносно, у Тани появились слава и деньги — то, о чём она всегда мечтала. Правда, она мечтала о славе актрисы, а слава пришла совершенно с неожиданной стороны. Я прочитала эту книгу. Книга легко читается, и её успех мне понятен. Сплетническая литература всегда пользуется успехом, но здесь дело не в сплетнях, а в литературных способностях Тани.
Таня — красивая женщина, талантливый человек, и судьба воздала ей по заслугам. А может, просто случай с книгой вывел Таню на её истинную тропу. Стезя актрисы была ложной. С этой стези надо было сойти.
После смерти Андрея Таня и Марья Владимировна сблизились. Можно понять. Это были две яркие, талантливые личности, интересные друг другу. Раньше их разъединял Андрей. Они существовали как две соперницы. Каждая тянула к себе предмет своей любви, разрывая бедного Андрея на две части. А сейчас, когда Андрея не стало, их сплотила немеркнущая любовь к ушедшему.
Мёртвых забывают быстро. Вспоминают иногда для порядка, вздыхая поверхностно. А для Марьи Владимировны и Тани Андрей был живым. Таня не могла и не хотела его забывать. Он по-прежнему оставался мужчиной её жизни. Она не понимала: как можно любить кого-то ещё, кроме Андрея. Только с ним может быть так нежно, так интересно.
Марья Владимировна и Таня постоянно говорили о нём, и не надоедало одной говорить, а другой слушать. В конце концов Таня переехала к Марье Владимировне, своей бывшей врагине, и они стали жить вместе. Марья Владимировна видела, что в Тане застряла частичка любви Андрея. Андрей тоже любил Таню, очень сильно, хотя недолго. Одиночество Марьи Владимировны было слегка размыто Таниным присутствием. Совсем слегка, но это лучше, чем ничего. Всё-таки можно дышать.
Руку помощи протянул Олег Табаков. Он пригласил Марью Владимировну в «Табакерку» и предложил ей главную роль в своём спектакле. Была ещё пьеса Злотникова «Уходил старик от старухи» в постановке Райхельгауза.
Современные режиссёры разглядели в Мироновой-клоунессе большую трагическую актрису уровня Фаины Раневской и Анны Маньяни. Марья Владимировна просверкнула в своём новом амплуа. В ней проклюнулся интерес к жизни. Миронова-актриса вытаскивала прежнюю из болота отчаянья. Две одинокие женщины, Марья Владимировна и Таня, переставали быть одинокими. Между ними постоянно присутствовал Андрей. Их было трое. Они стали близкими людьми, как родственники. Обе актрисы, обе красавицы, у обеих Андрей.
Я любила бывать у Марьи Владимировны. С ней было интересно. Марья Владимировна — осколок ушедшего времени, а в прошлом всегда есть что-то значительное, что невозможно восполнить. В хорошую погоду мы выходили на палубу. Над нами сквозь сосны — купол неба. Мы заряжались от космоса. Замечательное состояние: интересная беседа и «вечная краса равнодушной природы».
Я рассказывала ей последние новости. Какие бывают новости «в свете»: кто с кем разошёлся, кто на ком женился, у кого с кем роман и кто помер ненароком. Когда Марья Владимировна слышала, что с кем-то из её недругов случались неприятности, она говорила: «Я не смеюсь и не плачу». Смеяться неприлично, а плакать не хочется.
В холодные дни мы сидели в доме. Дом Марьи Владимировны имел своё лицо. Она любила гжель, и в доме была целая выставка гжели — не случайной, а тщательно подобранной. Любила императорский фарфор и собирала его. На кухне целая стена была посвящена деревянным доскам, расписанным в стиле примитивизма.
Комнаты в доме были маленькие: маленькая спальня, маленькая столовая с роскошным камином — всё по принципу: необходимо и достаточно.
Однажды мы сидели перед камином, и по босой стопе Марьи Владимировны пробежал мышонок величиной с напёрсток.
— Ай! — вскрикнула Марья Владимировна. — Кто это? Мышь?
— Маленькая, — успокоила я. — Вот такая… Ребёнок…
— Но ведь кто-то его родил?
Я не ответила. Наверное, у мышонка была мама, взрослая мышь. И где-то она есть. И замужем. И возможно, у этого мышонка есть братья и сестры.
— Ненавижу мышей! — Марью Владимировну передёрнуло.
Я и сама боюсь мышей, не говоря о крысах. Мне отвратителен этот мир разумных существ, живущих параллельно со мной и за мой счёт, и на моей территории.
Мне пора было уходить, но жалко оставлять Марью Владимировну с мышами. Она уловила мое сочувствие и решила им воспользоваться.
— Я хочу новую кофточку, — капризно сообщила Марья Владимировна.
— Шерстяную или хлопковую? — Тёплую. Я знаю хороший магазин на улице Горького возле телеграфа.
Мне предстояла поездка в журнал «Новый мир». Он располагался практически на улице Горького, до телеграфа две остановки.
— Я зайду, посмотрю, — пообещала я.
Сказано — сделано.
Я зашла, посмотрела. Тёплая кофта — лохматая, грубая, чёрная с красным. Это сочетание цветов я называю «смерть коммуниста». Я бы никогда не надела такую безобразную кофту. Значит, и Марье Владимировне она не нужна. Хоть она и старше меня вдвое, но не старуха. Ни в коем случае. Барыня, привыкшая к дорогим нарядам. Я вышла из магазина, направилась к метро, шлёпая по лужам, и вдруг с ужасом увидела, что потеряла брошку, которая висела у меня на лацкане пиджака. Эту брошку мне подарила жена моего швейцарского издателя: золотая подкова с натуральными крошечными жемчужинами. Антиквариат, драгоценность и дар изумительной женщины, которая сама — драгоценность. Я упала духом. Мне стало невыносимо жаль эту подкову. Я повернулась и пошла обратно, глядя в землю. Начался дождь, он аккомпанировал моему настроению. Марья Владимировна — звезда и мать звезды. Она привыкла к тому, что толпы поклонников готовы исполнять все её капризы. Почтут за честь. Вот и я попала в эту толпу и теперь иду под дождём, как бездомная собака. Пиджак превратился в тряпку, брошка потеряна безвозвратно, не хватает простудиться и заболеть.
Я шагала к магазину и смотрела в землю, надеясь неизвестно на что. И вдруг… В это трудно поверить. Это невозможно себе представить: я увидела свою подкову возле магазинного крыльца. Сбоку. Она лежала лицом вниз. Никто её не заметил. Никто на неё не наступил. А ведь могло случиться и первое, и второе: и наступили, и подобрали.
Подняла брошь. Её натуральные жемчужины, выловленные с морского дна, перламутрово светились. Нет большего счастья, чем потерять, потом найти. Начинаешь верить в человечество.
Положила брошь в сумку и галопом помчалась к метро.
Я уже не обижалась на Марью Владимировну. Она пользуется друзьями, и это правильно. А зачем нужны друзья? Вот для этого. Чтобы помогать. Украшать жизнь. Это прекрасно, что она захотела кофточку. Она так долго ничего не хотела, а сейчас к ней вернулись какие-то желания.
Я завернула в ЦУМ и купила для неё кофту из натурального кашемира. Ониксовый цвет. Это такой цвет, как будто в зелень добавили молока. Непрактично, но очень красиво.
У старых людей большое прошлое и маленькое будущее. Из этого будущего надо вычеркнуть всё чёрное, серое, коричневое. Надо носить ониксовое, небесно-голубое, солнечно-жёлтое — все цвета радуги. Недаром природа предлагает нам радугу после грибного дождя.
Марья Владимировна умерла. Дачу она завещала своей единственной внучке Маше. Маша стала появляться в посёлке — высокая, стройная, точёная. Не копия Андрея, но видно, что его дочь. Маше эта дача была не нужна. Она слишком маленькая, тесная. У её мамы (актрисы Градовой) была своя дача — большая, просторная, хоть в футбол играй.
Я мечтала купить мироновский дом. Для себя. Свою дачу оставить дочери с её семьей. А жить отдельно, автономно. Я не люблю совместного проживания, даже с детьми. Я спросила у Маши: не хочет ли она продать дом Марьи Владимировны? Маша задумалась. Она стояла, грызла ноготь и размышляла. Взвешивала все «за» и «против».
Дача за посёлком ценилась ниже. Дом — маленький, земля муниципальная, относится к лесничеству. Подъезд к дому — неудобный. Мироновский дом в разы дешевле, чем писательские дачи. Для меня это были плюсы, а для Маши — минусы. Я видела, что она колеблется, и не стала нажимать. Пусть дойдёт сама. Тогда нам будет легче договориться.
Оставлять дачу бесхозной не хотелось. Могли залезть и обокрасть. А залезать было кому: бомжи, солдаты, просто джентльмены удачи. Забирались, жили и спали, и распивали бутыли. Если бы Марья Владимировна могла это видеть, перевернулась бы в гробу.
Было решено: сдать дачу, а там будет видно.
В нашем посёлке мелькала сладкая парочка: бабушка и внучек. Баба Валя и внук Максим. Баба Валя снимала часть дачи у моих соседей, но ей хотелось снять отдельное помещение. Без хозяев. Я свела их с Машей. Маша и баба Валя быстро договорились о цене. Меня поразила смехотворная сумма, на которую Маша беспечно согласилась. Я поняла, что баба Валя — ушлая, а Маша — непрактичная.
Баба Валя переехала в мироновскую дачу и затеяла ремонт за свой вкус, обновила мебель, сменила сантехнику. Стало ясно, что она собирается обосноваться надолго. Я обеспокоенно спрашивала:
— Ты собираешься купить?
— Как я могу купить, если Маша не продаёт? Зачем ей продавать? Дача стоит, есть не просит. Недвижимость — она и есть недвижимость. Стоит и не движется. И никуда не денется. Я успокаивалась. Дом — не машина, его не угонят… Бабушка и внучек были не бесхозные. Я время от времени видела родителей Максима — молодую пару, внезапно разбогатевшую во время перестройки. Тогда было много таких счастливчиков. Существует французское слово «нувориш» — это значит новый богач. Сын бабы Вали по имени Виталий относился к этому новому классу. Нувориши мягко презирали творческую интеллигенцию, но в лицо не плевали. И за это спасибо. Деньги стали мерилом счастья. Много денег — много счастья. Однако есть вещи, которые за деньги не купишь: дети, любовь, здоровье — короче, главное.
Баба Валя стала моей соседкой. Она пообещала Маше ничего не трогать, не ломать и не менять. Сохранять дом в первозданном виде.
Тане Егоровой пришла пора съезжать с дачи. Это совпадало с её планами. Она не хотела оставаться без Марьи Владимировны в пустом доме на выселках. Таня взяла себе на память маленький медный чайник, который она когда-то подарила Андрею. Это была память о золотых временах, о любви, которая оказалась у нее единственной на всю жизнь. А сейчас этот чайничек стоял на полочке, никому не нужный, и чужие равнодушные глаза обходили его стороной. Больше Таня не взяла ничего, хотя вокруг стоял императорский фарфор. Марья Владимировна знала, что собирать. Я пошла проводить Таню до автобуса. Был ясный день. Мы шли в сторону камвольной фабрики, потом через мостик.
Кончился большой период в Таниной жизни. Начинался другой, неизвестно какой. Таня шла в незнаемое. Забегая вперёд, надо сказать: её новая полоса оказалась плодородной. Книга принесла ей деньги, успех, а в довершение появился воздыхатель с серьёзными намерениями. Не такой статусный, как Андрей, но лучше, чем ничего. Только что была пустыня: бедность, одиночество, унижение. И вдруг — всё сразу в полном объёме. Такое впечатление, что ей помогли сверху. Но кто? Андрей? Марья Владимировна? Скорее всего, она, потому что Андрей забыл Таню ещё при его жизни.
Баба Валя была молодая для бабушки: пятьдесят два года. Внешность у неё была не современная, но привлекательная: этакая Одарка из гоголевского хутора близ Диканьки. Головка будто лакированная, все волосы назад, собраны в пучок. И чёрные южные глаза, стреляющие огнями. Весёлая, смешливая, с холмистым задом, который ей шёл. Она призывала меня перекраситься в блондинку. При этом говорила:
— Мы будем преступно хорошеть…
Я краситься не стала. В светлых волосах я похожа на Деда Мороза.
Мы много времени проводили вместе. Нельзя сказать, что мы дружили. Скорее дружили наши внуки, но мне было легко и бездумно в её обществе.
Баба Валя наняла рабочих, и они поставили новый дорогой забор.
— Ты собираешься купить дачу? — снова заподозрила я.
— Да не будет она продавать! Маша хочет сохранить дачу как музей своего отца. И правильно. Не у каждого такой отец.
Андрей умер в сорок шесть лет. Он не дожил до своей старости и остался в людской памяти молодым и красивым. Как Гагарин. Как Кеннеди. Как Че Гевара. Эта ранняя смерть создаёт ореол мученика и вызывает дополнительную любовь и поклонение.
Я понимала Машу и не приставала с вопросами, поскольку это было неделикатно.
Прошёл год.
В одно прекрасное утро в мою калитку позвонили. Я открыла и увидела бабу Валю. Она держала в руках кулёк с халвой. Под мышкой у неё была какая-то папка.
— Привет! — поздоровалась я. — Что-нибудь случилось?
— Ага. Я купила мироновскую дачу и оформила в собственность. Пойдём, выпьем чаю. Отметим.
Значит, халва предназначалась к чаю. Это был подарок мне за удачную сделку, поскольку я стояла у истоков: познакомила бабу Валю с Машей. Баба Валя постоянно повторяла, что Маша дом не продаёт, и усыпила мою бдительность, запустив «дезу». Так на шпионском языке называется дезинформация. В результате конкурент был устранен, дом от меня ушёл. Ушла моя мечта.
Причина — моя доверчивость. А Валентина — баба тёртая. В молодости она работала администратором в гостинице. Хорошо разбиралась в людях, и во мне разобралась. Она стояла передо мной с кульком копеечной халвы. Хоть бы шоколад купила. Мне захотелось сказать: «Пошла вон», но я сказала:
— Проходи.
Мы прошли в столовую. Я поставила чайник. Валентина сидела у меня два часа, и за всё это время я не сказала ни слова. Я не могла говорить. Я погрузилась в ступор. Меня накрыла депрессия. Как могло случиться, что я отдала свою мечту? Вернее, у меня её увели из-под носа, меня обыграли.
Депрессия набирала силу. Я рисковала провалиться в неё с головой и утонуть. Но мне помогла моя подруга Людка.
Людка выслушала мою историю и сказала, не задумываясь:
— Не нужна тебе эта дача. Ты отдала бы за неё все свои деньги с кошельком, а потом приехала бы на базар, стояла и думала: купить тебе яблоко или нет?
Я тупо смотрела на Людку.
— Помнишь, как говорил Буратино? «Надо иметь денежки за щекой». А ты бы отдала все свои сбережения. А на что жить? Что есть? Грызла бы угол дачи? Благодари Бога, что он тебя оградил от этой ошибки. И Вальку благодари. Она — твой ангел-хранитель.
— Валька меня кинула, — обиженно напомнила я.
— И очень хорошо. Зачем тебе две дачи?
— Вложение денег, — объяснила я.
— Вкладывать надо лишние деньги, а не последние деньги. Тоже мне бизнесмен…
Я почувствовала, как выплываю из депрессии.
На дворе стоял май месяц. В это время года я обычно собираю листву, чищу участок. Я помнила, что у Марьи Владимировны были замечательные грабли — цепкие и прочные.
Я зашла в её двор, открыла сарай и взяла грабли.
Я чистила участок и думала: «Вернуть грабли или необязательно?» Кому возвращать, спрашивается? Вальке? Обойдётся. Она мне больше должна.
Днём мне позвонила дочь и сказала, что она сломала палец на ноге.
Я организовала ей врача. По телефону. После этого я взяла грабли, отнесла их обратно и поставила в сарай на прежнее место. Я была уверена: Марье Владимировне не понравилось, что я претендую на её добро. И она дала мне знать. Перелом пальца — её работа. Казалось бы, глупость. Но не глупость. Живые и мёртвые связаны между собой. Как пел Высоцкий, «наши мёртвые нас не оставят в беде». И наоборот: проучат, если им что-то не понравится.
Баба Валя обещала Маше не трогать мироновский «ларёк». Оставить родовое гнездо в первозданном виде. А если решит поставить новый дом, то сделает фундамент на другом конце участка. Места хватит, участок — большой.
Баба Валя поклялась своим здоровьем и здоровьем всех родственников. Однако через неделю пришёл бульдозер и сбрил «ларёк» до основания. Затем пришла другая техника и вывезла строительный мусор.
На месте старого дома начала работать финская фирма «Хонка». Был подготовлен проект деревянного дома. Завезли брус и сложили двухэтажный дом невиданной красоты и дороговизны. Абсолютно миллионерский.
Я не успела глазом моргнуть, а дом уже стоял и как будто насмехался над старой «собачьей будкой».
Дело в том, что сын бабы Вали по имени Виталий — из бывших комсомольских работников. Они и тогда ловко встроились в систему, и сейчас оказались в нужное время в нужном месте.
Баба Валя не приглашала меня в новый дом, боялась, что я умру от зависти. Да я и не стремилась. В моих глазах баба Валя была клятвопреступницей. Дала клятву не трогать старый дом и цинично нарушила. И меня обвела вокруг пальца.
Мне было жаль старого дома. Пусть «ларёк», но он был намоленный, как маленькая церковь. Там застряло время, мысль и молодость талантливых людей. А что застряло в финском доме? Деньги и опять деньги.
Марьи Владимировны больше нет. И Эльдара Рязанова нет.
Однажды Рязанов шёл по дороге, сильно припадая на правую ногу. Я поздоровалась:
— Здравствуйте…
— Заметно? — спросил Рязанов.
— Что? — притворилась я.
Я прекрасно понимала, о чём он спрашивает, но сделала вид, что не понимаю.
— То, что я хромаю, — объяснил Рязанов.
— Разве? А на какую ногу?
— На правую. Колено болит. Нет сил терпеть.
— А вы поменяйте сустав. Сейчас это хорошо делают, — посоветовала я.
— Ну нет, — отказался Эльдар. — Доживу с тем, что есть. На пятнадцать лет моего колена ещё хватит.
Я посчитала в уме. Рязанову восемьдесят. Значит, он собирается жить до девяноста пяти.
Я вернулась домой и сказала мужу:
— Рязанов собирается жить до девяноста пяти лет.
— И доживёт, — сказал муж.
Но не дожил. Умер в восемьдесят восемь. Тоже неплохо.
Мне его не хватает. Такое впечатление, что в натянутом полотне жизни сделали дыру. Величиной с кулак. Пробили кулаком дыру. Сталин говорил: «Незаменимых нет». Есть. Каждый незаменим, а особенно талантливые люди.
Санаторий ФСБ обнесли бетонным забором. Сделали территорию приватной. Сюда больше никто не должен заходить.
Всё кончилось тем, что санаторий закрыли. Отдыхающие не ездят. Тропинка вдоль реки заросла лопухами и высокой травой. Река покрылась зелёной ряской. Территория пуста, как после Чернобыля. Ходит один-единственный капитан, следит за порядком. А за кем следить? На территории нет даже собак. А раньше был «Бабилон», полный любви и радостных возгласов.
Хорошо, что Марья Владимировна не дожила до этих преобразований. Раньше она выходила из своей калитки, и её встречала круглая солнечная поляна, а в отдалении красавица-аллея, пёстрая от людей. И даже сюда доносился дух сосновой смолы. А сейчас, если выйти за калитку, — узкая раздолбанная дорога и сразу сплошной забор из бетонных блоков, похожих на гигантские вафли. Буквально ГУЛАГ.
Финский дом стоит себе, омываемый дождями и обвеваемый ветрами. В нём никто не живёт, потому что молодые разорились и, кажется, разошлись.
Дом выставлен на продажу, но его никто не покупает из-за высокой цены. Сейчас вообще ничего нельзя продать. Иностранцы не хотят вкладывать в нашу страну большие деньги. Выжидают.
Баба Валя время от времени приезжает в контору, платит за газ. Живёшь — не живёшь, а дом надо отапливать, иначе он отсыреет, полы провалятся.
Газ подорожал, и дом сосёт большие деньги.
Баба Валя заходит ко мне, и мы традиционно пьём чай. А Марья Владимировна смотрит на нас сверху, улыбаясь еле заметно, как Джоконда. Возможно, думает: я не смеюсь и не плачу… Смеяться неприлично, а плакать не хочется…
Фото: Лев ШЕРСТЕННИКОВ/RUSSIAN LOOK; FOTODOM
Виктория ТОКАРЕВА
Story.ru